Моя жизнь. Записки суфражистки

В таком именно настроении начали войну наши женщины. В первый же месяц партизанской войны громадное количество различного имущества было попорчено и уничтожено. 31 января было выжжено кислотой значительное количество лужаек для игры в паттинг; 7 и 8 февраля были срезаны в различных местах телеграфные и телефонные проволоки, так что на несколько часов оказалось прерванным всякое сообщение между Лондоном и Глазго; спустя немного дней были выбиты стекла в лучших лондонских клубах, а также в оранжереях для орхидей в Кью, благодаря чему от мороза погибли весьма ценные растения. Было совершено вторжение в залу драгоценностей в Тауэр и разбита одна витрина. Были посещены резиденция принца Кристиана и дворец Ламбет, жилище архиепископа Кентерберийского, причем были выбиты стекла. До основания оказался сожженным 12 февраля увеселительный домик в Реджент-Парке, а 18 февраля летний дом, строившийся в Уолтоне для Ллойд-Джорджа, был частью разрушен от взрыва бомбы, разорвавшейся рано утром перед приходом рабочих. Найденные вблизи дома булавка для шляпы и шпильки – вместе с тем фактом, что приняты были предосторожности не подвергнуть опасности людей, – навели полицию на мысль, что покушение произведено женщинами – врагами Ллойд-Джорджа. Через четыре дня меня арестовали и доставили в полицейский суд в Эпсоме, где мне было предъявлено обвинение в «руководстве и поощрении» лиц, произведших покушение. Отпущенная на ночь на поруки, я на другой день явилась в суд, где дело подробно было рассмотрено. Были оглашены мои речи – одна, произнесенная 22 января на митинге, в которой я вызывала волонтерок для участия вместе со мной в особом предприятии, и другая, произнесенная на другой день после взрыва, в которой я публично принимала ответственность за все милитантские акты, совершенные раньше, и даже за происшедшее в Уолтоне. Процедура кончилась назначением процесса в майскую сессию суда присяжных в Гильдфорде. Допущено было оставление под поручительство на свободе, но под условием, что я дам обычное обязательство воздерживаться от всякого милитантства или подстрекательства к милитантству.

Я потребовала передачи дела для более быстрого его рассмотрения в уже начавшуюся сессию. Я вполне готова, сказала я, дать обязательство на короткое время, – на неделю или на две недели, но я, безусловно, не могу согласиться дать его на более продолжительный срок, ввиду того, что в марте открывается новая сессия парламента, в которой будут обсуждаться вопросы, затрагивающие жизненные интересы женщин. Требование это было отвергнуто, и последовало распоряжение об отправке меня в Холлоуэйскую тюрьму. Я предупредила судью, что немедленно же начну голодовку, и сказала, что, если вообще переживу лето, то на суд явится умирающая женщина.

Прибыв в Холлоуэй, я привела в исполнение свое намерение, но уже через 24 часа узнала, что власти распорядились назначить суд надо мной на 1 апреля вместо конца июня, и в центральном уголовном суде вместо Гильдфордского суда, как предполагалось сначала. Тогда я согласилась дать требуемое обязательство и немедленно была освобождена на поруки.

Глава V

Когда я вошла в эту памятную среду 2 апреля 1913 г. в зал суда Олд-Бэли, где меня должны были судить за подстрекательство к уголовному преступлению, зал был переполнен женщинами. Громадная толпа женщин, не могущих достать билеты для входа, оставалась на улицах внизу, в течение часов ожидая вестей о ходе процесса. Большое количество сыщиков и полицейских были расставлены в здании суда и около него. Я не могла догадаться, почему сочтено было необходимым держать наготове такую массу полиции, ибо не представляла себе в эту пору, каким ужасом наполнила власти новая фаза милитантского движения.

В качестве правительственных обвинителей явились мистер Бодкин и мистер Трэверс Гемфри, а я сама вела защиту с помощью моего адвоката мистера Маршалла. По прочтении обвинительного акта я заявила о своей невиновности – не потому, чтобы желала избегнуть ответственности за взрыв, – я уже взяла на себя эту ответственность, – а потому, что обвиняли меня «в злостном и преступном» подстрекательстве женщин. То, что я сделала, не было преступно по своей цели, совсем напротив. Поэтому я не могла признать своей вины.