Моя жизнь. Записки суфражистки

«Свыше тысячи женщин – продолжала я, – очутились в тюрьме во время нашей агитации, отбыли свое тюремное заключение и вышли из тюрем с расстроенным здоровьем, ослабевшие физически, но бодрые духом. Я явилась сюда на суд прямо от постели моей дочери, вернувшейся из Холлоуэйской тюрьмы, куда она была запрятана на два месяца за разбитие вместе с четырьмя другими женщинами маленького стекла. Она объявила в тюрьме голодовку. В течение более пяти недель она подвергалась ужасной пытке насильственного кормления и вышла из тюрьмы, потеряв в своем весе свыше 25 фунтов. Она так слаба, что не может подняться с постели. И я должна сказать вам, господа, что таково именно наказание, какому вы подвергнете меня и всякую другую женщину, которая может предстать пред вами. Я спрашиваю вас, намерены ли вы посылать бесчисленное количество женщин в тюрьму, намерены ли увековечить такое положение вещей, потому что это неизбежно последует за осуждением. В этом не может быть ни малейшего сомнения. Я полагаю, настоящий процесс достаточно дал вам материала, чтобы привести к убеждению, что мы не принадлежим к числу женщин, домогающихся известности. Этой последней, Бог свидетель, мы могли бы достичь гораздо более дешевой ценой, если бы искали ее. Мы представляем собой женщин, убежденных, справедливо или несправедливо, что это единственное средство приобрести силу, необходимую для изменения условий, абсолютно невыносимых для нас. Совсем недавно один лондонский священник заявил, что 60 % замужних женщин его прихода самостоятельно зарабатывают средства к жизни, содержа своих мужей и детей. Если вы подумаете о заработке, получаемом женщинами, если подумаете, что это значит для будущего молодого поколения нашей страны, вы, я уверена, отнесетесь к этому вопросу очень и очень серьезно. Только сегодня я получила несомненные сведения, что здесь, в нашей стране, в этом самом Лондоне существует правильно организованная и систематическая торговля не только взрослыми женщинами, но и маленькими детьми; что их продают, заманивают и что их подготовляют и научают служить порочным удовольствиям определенного сорта лиц.

Так вот, таковы факты, заставившие нас, женщин, решиться выступить, решиться положить конец этому порядку вещей, чего бы нам это ни стоило. И если вы осудите меня, господа, если признаете виновной, я говорю вам честно и откровенно, каков приговор ни будет – продолжительное или непродолжительное заключение, – я ему не подчинюсь. Как только я покину этот зал и буду отправлена в тюрьму, я вполне обдуманно сейчас же откажусь принимать пищу, я присоединюсь к женщинам, которые уже голодают в настоящее время в Холлоуэй. Я выйду из тюрьмы, живая или мертвая, в возможно скором времени; и снова получив свободу, как только я физически окажусь способной к этому, я опять немедленно приму участие в борьбе. Жизнь очень дорога для всех нас. Я вовсе не хочу, как сказал министр внутренних дел, покончить самоубийством, я к этому совсем не стремлюсь; я стремлюсь увидеть женщин нашей страны освобожденными, и хочу дожить до той поры, когда это сбудется. Таковы чувства, воодушевляющие нас. Мы готовы жертвовать собой, как в минувшем делали ваши предки, во имя того же дела, и я предложила бы вам задать себе следующий вопрос: имеете ли вы право осудить другого человека на смерть – ибо таков будет смысл обвинительного приговора? Можете ли вы бросить первый камень? Имеете ли вы право судить женщин?