Моя жизнь. Том II

К этому присоединилось благоприятное влияние тогдашней принцессы-регентши Прусской, опять-таки благодаря посредничеству графа Пурталеса. Я узнал, что на происходившем в Бадене свидании немецких князей с императором Наполеоном III она ходатайствовала за меня перед саксонским королем. По устранении разных смешных колебаний, которых фон Зеебах не скрыл от меня, он сообщил мне наконец, что король Иоганн[454], хотя и не может меня амнистировать, а следовательно и разрешить мне возвращение в Саксонию, ничего не будет иметь против моего пребывания в прочих немецких союзных государствах, которые я пожелаю посетить для своих художественно-артистических целей, если только с их стороны не будет заявлено никакого протеста. Господин фон Зеебах посоветовал мне при первом же посещении прирейнских провинций представиться принцессе-регентше Прусской, чтобы выразить ей благодарность за ее ходатайство, что будто бы желательно самому королю.

373

Но раньше мне пришлось вынести мучительную возню с переводчиками «Тангейзера». Одновременно с этим меня мучили старые физические страдания, «гнездившиеся» главным образом в брюшной полости.

Против них мне предписали верховую езду. Среди моих знакомых нашелся любезный молодой человек, живописец Чермак[455], с которым свела меня фройляйн Мейзенбуг. Теперь он предложил мне свои помощь и содействие. Я условился относительно проката лошадей, купил абонемент, и в один прекрасный день мне и моему товарищу привели из конюшни двух смирных лошадей, на которых со всеми предосторожностями мы решились предпринять поездку в Булонский лес. Мы выбрали для этой прогулки утренние часы, чтобы избежать встречи с элегантными кавалерами высшего света. Вполне положившись на опытность Чермака, я был изумлен, увидя, что превосхожу его если не в искусстве верховой езды, то, во всяком случае, в храбрости. В то время как я терпеливо переносил тягостный аллюр моей лошади, он с громкими проклятиями заявил, что больше никогда не станет повторять таких экспериментов. Набравшись храбрости, я на следующий день выехал один. Конюх, приведший лошадь, следил за мной глазами до заставы Звезды, желая посмотреть, проберусь ли я на своей лошади дальше. Когда я приблизился к Авеню-дель-Императрис [Avenue de l'Impératrice], мой конь стал упорно отказываться идти дальше. Он то сворачивал в сторону, то пятился назад, то совсем останавливался, пока я не решил повернуть обратно. К счастью, благоразумный конюх предусмотрительно вышел мне навстречу. На открытой площади он помог мне сойти с коня и с улыбкой увел его. Так кончилась навсегда моя последняя попытка поездить верхом. Она обошлась мне в десять приобретенных абонементов, оставшихся неиспользованными в ящике моего стола.

Зато я извлекал большое наслаждение из одиноких прогулок пешком в сопровождении собачонки Фипса по Булонскому лесу, великолепное устройство которого я снова имел случай оценить. Вообще вокруг меня воцарилась некоторая тишина, как это обыкновенно бывает в Париже летом. Бюлов, дождавшись неслыханных результатов данного им в Vachette завтрака в виде императорского приказа о постановке «Тангейзера», вернулся в Германию, и в августе я предпринял давно задуманное путешествие в прирейнские области, направившись прежде всего через Кёльн в Кобленц. Здесь я предполагал найти принцессу Августу Прусскую. Узнав, что она находится в Бадене, я свернул к Содену, где захватил для дальнейшего совместного путешествия Минну с ее новым другом, Матильдой Шиффнер [Schiffner]. Во Франкфурте я в первый раз со времени нашего свидания в Дрездене увидел брата Альберта, остановившегося тут проездом.

Я вспомнил, что нахожусь в месте жительства Артура Шопенгауэра. Но странная робость удержала меня от визита к нему. Настроение мое было слишком рассеянно и далеко от всего, что в разговоре с Шопенгауэром, если бы я и чувствовал себя вполне «доросшим» до него, могло бы иметь большое значение и оправдать мою встречу с этим человеком. Как это бывало не раз в моей жизни, я одно из важнейших для меня дел отложил на другое время. Я так страстно ждал его, оно должно было произойти! Через год после этого кратковременного посещения Франкфурта, когда я поселился надолго в этой местности, чтобы заняться «Мейстерзингерами», мне показалось, что время для нашего знакомства настало. Но как раз тогда Шопенгауэр умер, что навело меня на полные упреков по отношению к самому себе размышления о неожиданных превратностях судьбы.

374