Пока же я хотел дать доказательство всей искренности моего настроения. Я задумал поставить исключительно для нее второй акт «Тристана», причем госпожа Виардо, с которой я при этом случае ближе познакомился, должна была вместе со мной исполнить вокальные партии, «для рояля» же я за свой счет выписал из Лондона [Карла] Клиндворта. Это весьма замечательное интимное представление происходило в доме Виардо. Кроме г-жи Калержи, для которой оно было устроено, присутствовал еще только Берлиоз. За его приглашение госпожа Виардо высказывалась очень горячо, имея, по-видимому, вполне определенное намерение сгладить существовавшие между мной и Берлиозом шероховатости. Впечатление, какое произвело на участвовавших и присутствовавших исполнение оперного фрагмента, осталось для меня невыясненным. Госпожа Калержи молчала, Берлиоз с одобрением отметил
Он приехал в Париж по приглашению директора Руайе для заключения контракта. Меня привела в изумление усвоенная им манера обращения. Еще не войдя в комнату, он прямо с порога спросил: «Ну что, хотите меня или нет?» При нашем совместном посещении директора он, впрочем, взял себя в руки, чтобы произвести хорошее впечатление, что ему и удалось вполне. К тому же своим необычайным для тенора телосложением он вызывал всеобщее удивление. Ему пришлось для видимости подвергнуться пробному испытанию. Он выбрал рассказ Тангейзера о паломничестве, исполненный им на сцене Парижской оперы. Госпожа Калержи и княгиня Меттерних, тайно присутствовавшие на испытании, а также члены дирекции сразу пришли в восторг от Нимана. Его пригласили на восемь месяцев с окладом в 10 000 франков. Этот ангажемент был заключен исключительно для «Тангейзера», так как я считал нужным заявить свой протест против предварительного выступления певца в операх других композиторов.
Заключение этого ангажемента, происшедшее при столь исключительных условиях, наполнило меня неведомым до сих пор сознанием силы, которую вдруг стали признавать во мне. Я вступил в более близкие отношения с княгиней Меттерних, несомненной вдохновительницей всего предприятия, и встретил со стороны ее мужа, как и в более широких дипломатических кругах, к которым они оба принадлежали, предупредительно-теплый прием. Княгине приписывали всемогущее влияние при императорском французском дворе. Авторитетный во всех отношениях министр Фульд оказывался бессильным парализовать ее протекцию по отношению ко мне. Со всеми своими нуждами я должен был обращаться только к ней. А уж она позаботится обо всем. Это доставит ей тем большее удовольствие, что сам, по-видимому, я не питаю ко всему предприятию особенного доверия.
При таких благоприятных условиях я мог спокойно провести лето в ожидании осени, когда должны были начаться репетиции. Я был чрезвычайно рад, что имел возможность сделать все, что нужно, для здоровья Минны, которой был настоятельно предписан курс лечения в Содене близ Франкфурта. В начале июля она отправилась туда, и я обещал в свое время заехать за ней по пути на Рейн, который я имел теперь возможность посетить.
В моих отношениях к королю Саксонскому, из «юридических мотивов» упорно противившемуся моей амнистии, наступил поворот к лучшему. Им я был обязан все возраставшему интересу ко мне со стороны прочих немецких посольств, главным образом австрийского и прусского. Господину фон Зеебаху[453], саксонскому послу, женатому на кузине моего великодушного друга г-жи Калержи, тоже относившемуся ко мне с сердечным участием, по-видимому, надоело выслушивать запросы своих коллег по поводу столь щекотливого положения «политического эмигранта», и он энергично стал действовать при саксонском дворе в мою пользу.