Моя жизнь

Летом поехали на дачу. Жили хорошо. Каждое воскресенье приезжали дедушка Флоренский, Юрий и еще много всякого народа. Дачей управлял дедушка Гусев, который с тетей Паней жил внизу в маленькой комнате. Он ходил на собрания кооператива, строил забор, сажал растения. Еще сейчас растут две яблони его посадки. Ходили за грибами. Мы очень мало помогали дедушке по даче. Ленины привычки «столбиста» (от «Красноярских столбов») сохранились на всю жизнь: как можно дальше ходить гулять. Обычно он это делал с ребятами. Мне очень много ходить не давало сердце. Мы с Леней, детьми и Дуняшей спали вверху. Внизу в большой комнате – Борис Яковлевич с Эстер и Анечкой, но чаще всего Настенька, их домработница, с Аней. Их маленькая дочка Наташенька и родилась, и умерла без нас. Эстер очень убивалась. Однажды поздно ночью, видно, уже в августе (темнота, сырость) все мы спали. Вдруг стук в нижнюю дверь, где жили Гусевы. Мы с Леней выскочили на балкон над головами пришедших. Несколько человек вооруженных. Голоса у них были человеческие, даже немного испуганные. Спросили кого-то. Мы сказали, что не знаем, они ушли за своей очередной жертвой. Днем мне тетя Паня сказала: «Я думала, что за Леонидом Яковлевичем пришли». Значит, и они тоже тревожились. Как-то мы пошли пройтись в лесок, вышли из ворот, и я увидела человека, который лежал на земле лицом к нашей даче. У него на лице были какие-то болячки. Потом с этим человеком мне еще несколько раз пришлось встретиться. Это был шпик к нам приставленный (много денег у государства?). Мы были с Леней взволнованы. Вообще-то мы не говорили об этих тревогах, тут я не выдержала и сказала: «Если с тобой стрясется тот ужас, о котором мы думаем, и ты попадешь в среду людей совсем других, с которыми ты никогда не встречался, помни, что это тоже люди». Он сказал: «Я понимаю, что ты хочешь сказать, я постараюсь». Этим летом меня просил, просто умолял Яков Львович (отец Лени) взять к себе на лето двух племянниц Лени: Нину и Иру, маленьких девочек-близнецов. Он не мог понять, почему я так категорически отказалась. Видно, они не чувствовали нашего положения. Прожили мы лето в страхе и тревоге, узнавая то об одном, то о другом, что их забрали.

Переехали в город, дети пошли в школу. Я стала думать о работе. До часа ночи не спали, слушали, как останавливается машина у нашего дома. Стали ходить по театрам. Однажды, я помню, холодная осенняя ночь, сильный ветер гонит по Арбату бумаги, на улицах пусто, мы идем домой из театра Вахтангова, я говорю: «Кажется, поутихло, может быть, кампания кончилась». Он тяжело сказал: «Не знаю». Даже в театре нас держал страх. И весь советский народ был объят этим страхом. Даже деревня. У Шолохова есть рассказ, кажется, называется «Рыболовы»[97]. Там очень хорошо написано, как в деревне проходила эта «кампания» 1937 года.

5. Арест, тюрьма, ссылка, лагерь. Уфа, Норильск (1938–1942)

В ночь на 17 сентября 1937 года мы легли поздно, уверенные, что день и ночь у нас впереди еще есть, так как до часу ночи никто не пришел (тогда все «операции» проводились ночью). Мы спокойно спали. Вдруг раздался звонок в дверь. Я пошла открывать. «Откройте, телеграмма». Я открыла замок, но не сняла цепочку. Тут же всунули ногу в сапоге. «Отпирайте». – «Пока я открою, уберите ногу». Убрали. Я открыла дверь. Пришли четыре человека: два солдата с винтовками, офицер и участковый. Офицер – молодой блондин, красивый, стройный, сонный, добрый. Выполнял свое дело быстро, умело. Ворошил бумаги, отбирал фотографии. Леню посадили на американское кресло, которое под ним все время поскрипывало. Кресло было вертящимся, и он на нем вертелся. Этот скрип остался в памяти на всю жизнь. Леня внешне был спокоен. Родители не выходили из своей комнаты. Дети спали. Офицер велел одному солдату провести обыск в детской. Там в шкафу стояли две пишущие машинки в футлярах. Солдат меня спросил: «Это что?» Я сказала, видимо, громко: «Машинки». Солдат затолкал их подальше и прикрыл чем-то. Управдом в это время старался спрятать какие-то вещи в кухне. Офицер позвонил по телефону. Через несколько минут приехала женщина. Лицо ее выражало желание доказать свою преданность. Офицер ей приказал снова обыскать детскую. Тут она принялась с энтузиазмом осуществлять свою партийную обязанность. Стащила машинки, принесла их в комнату, прикатила из передней все велосипеды, и детские тоже. Тут Ленька завопил: «Не трогайте мой велосипед». Оля молчала. Они уже проснулись. Офицер сказал: «Бери свой велосипед». Я начала собирать вещи Лене с собой. Вытащили диван, на котором мы спали, который только что купили на деньги Эстер.