Моя жизнь

Тем временем его мольбы начали доходить до мамы. Я думаю, она испытывала некоторую неуверенность в своей способности обеспечить нас материально: до тех пор, пока двумя годами позже не были приняты государственные программы «Медикэр» и «Медикэйд», ей платили совсем немного. Но гораздо важнее было то, что мама придерживалась старомодных представлений о том, что развод, особенно когда есть дети, — это плохо, как, собственно, нередко и бывает, если в семье нет насилия. По-моему, она считала, что отчасти сама виновата в их проблемах. И, вероятно, мама вызывала в Роджере ощущение неуверенности: в конце концов, она была красивой, интересной женщиной, неравнодушной к мужчинам, и на работе ее окружало немало привлекательных сослуживцев, добившихся в жизни большего успеха, чем ее муж. Насколько я знаю, мама ни с кем из них не позволяла себе ничего лишнего, хотя я не стал бы ее винить, если бы это было не так, а когда они с папой разошлись, она встречалась с красивым темноволосым мужчиной, который подарил мне несколько клюшек для гольфа, сохранившихся у меня до сих пор.

Не прошло и нескольких месяцев после нашего переезда на Скалли-стрит и оформления развода, как мама сказала нам с Роджером, что нужно провести семейный совет по поводу папы. Она объяснила, что он хочет вернуться и переехать в наш новый дом и что, по ее мнению, на этот раз все будет по-другому, а затем спросила, каково наше мнение на этот счет. Не помню, что ответил Роджер: ему было всего пять лет, и он, вероятно, совершенно растерялся. Я же сказал ей, что против этого, потому что вряд ли папа сможет измениться, но поддержу любое решение, которое она примет. Мама сказала, что нам нужен мужчина в доме и что она всегда будет чувствовать себя виноватой, если не даст ему еще один шанс. Они снова поженились, что, учитывая, как завершилась папина жизнь, пошло ему на пользу, но не слишком хорошо отразилось на судьбе Роджера и мамы. Не могу сказать точно, как это повлияло на меня, но знаю, что потом, когда он заболел, я был очень рад возможности находиться рядом с ним в последние месяцы его жизни.

Я не был согласен с маминым решением, однако понимал ее чувства. Незадолго до того, как она приняла папу назад, я сходил в суд и официально поменял фамилию Блайт на Клинтон, которой фактически пользовался уже не один год. Я до сих пор до конца не уверен в причинах своего поступка, но тогда считал своим долгом так поступить, отчасти потому, что Роджеру предстояло пойти в школу и у него могли возникнуть проблемы из-за различия в нашем происхождении, и отчасти потому, что мне просто хотелось носить фамилию всех остальных членов моей семьи. Возможно, я даже испытывал желание сделать что-то хорошее для папы, хотя и был рад, когда мама с ним развелась. Я не предупредил ее об этом заранее, но потребовалось ее разрешение, и, когда ей позвонили из суда, она подтвердила свое согласие, хотя, вероятно, подумала, что я с этим поторопился. Это был далеко не последний случай в моей жизни, когда мои решения и выбор времени оказывались небесспорными.

Крах брака моих родителей, их развод и примирение отняли у меня много душевных сил в период между окончанием младшей средней школы и вторым годом обучения в старой средней школе, что стояла на холме.

Подобно тому, как мама с головой ушла в работу, я целиком погрузился в занятия в средней школе и знакомство с новыми для меня окрестностями Скалли-стрит. Это был квартал, застроенный главным образом новыми скромного вида домами. На противоположной стороне улицы находился квадратный пустырь — все, что осталось от фермы Уитли, которая еще недавно занимала намного большую площадь. Каждый год мистер Уитли засаживал весь пустырь пионами. Весной они пышно цвели и привлекали со всей округи людей, которые терпеливо ждали, когда он начнет срезать цветы и раздавать их всем желающим.

Наш дом был на улице вторым. В первом, на углу Скалли-стрит и Уитли-стрит, жили преподобный Уолтер Йелделл, его жена Кей и их дети Кэролайн, Уолтер и Линда. Уолтер был пастором Второй баптистской церкви, а впоследствии стал президентом Арканзасской конвенции баптистов. Он и Кей с самого первого дня замечательно к нам относились. Я не знаю, как брат Йелделл, как мы его называли, скончавшийся в 1987 году, смог бы существовать в условиях, когда после выхода в 90-х годах Конвенции южных баптистов, семинарии были очищены от инакомыслящих «либералов» и церковь «поправела» в отношении всех социальных вопросов, кроме расового (тем самым она замаливала грехи прошлого). Брат Йелделл был крупным и плотным мужчиной, он весил намного больше 250 фунтов. За его внешней застенчивостью скрывались потрясающее чувство юмора и поразительная смешливость. Такими же качествами обладала и его жена. В них не было ни капли напыщенности. Брат Йелделл вел людей к Христу через наставления и собственный пример, а не через осуждение и насмешки. Он не был бы в чести у некоторых из нынешних баптистских лидеров или сегодняшних консервативных ведущих ток-шоу, но я любил с ним поговорить.