Моя по умолчанию

Не отключая связи, захожу в почту. Пролистываю снова и снова. Входящие, папку спама. Пальцы дрожат, и я открываю удаленные. А вот и то самое письмо! Отмеченное, как прочитанное. Но я не читала его! Не читала… Тогда кто это сделал? Оборачиваюсь к мужу. Нет… Пожалуйста, нет… Скажи, что это не ты! Но всем своим видом он говорит мне об обратном.

Глава 24

Георгий

Данае не требуется много времени, чтобы все понять. Её красивые глаза расширяются по мере того, как их затапливает неверие. Впрочем, довольно быстро она берет свои эмоции под контроль, и буквально спустя секунду те становятся совершенно пустыми. Кукольными. Как будто неживыми вовсе.

Даная отводит взгляд, непривычно сутулясь, выбирается из постели. Вертит головой, хватает небрежно наброшенный на спинку кресла халат и одевается, не отрывая трубки от уха.

Её английский хорош. Но если говорить об акценте, он у нее скорее американский. Наверное, для роли ей все же придется над ним поработать. Впрочем, я уверен, что с этим у нее не возникнет проблем. Даная Дадина – редкий профессионал. Да-да, Дадина… Не Астахова, что бы там ни написали в ее документах, она везде – и на афишах, и в титрах, и даже в дерьмовых статейках желтой прессы остается Данаей Дадиной.

Поднимаюсь следом за женой. Шагаю к примыкающему к комнате гардеробу, в котором она уединилась. Не решаясь открыть дверь, сжимаю пальцы в кулак. И касаюсь лбом прохладного наличника.

Ну, не уйдет же она?

Нет. Конечно, нет.

Я сейчас объяснюсь, и все будет, как раньше. Она вернется в постель, а уж там я наглядно продемонстрирую, как мне жаль. Я, наверное, потому и не удалил это письмо бесследно. Глубоко в душе надеялся, что правда всплывет наружу, и я смогу перед ней покаяться. Вот такой вот гребаный мазохизм.

За дверью оглушительно громко вжикает молния. На чемодане. Дергаю ручку, влетаю в комнату. Мое отражение в зеркале выглядит… диковато. Волосы всклочены, а от прилившей к голове крови лицо кажется непривычно темным. Демоническим.

– Что ты делаешь? – сиплю, как будто то, что она собирает вещи, может означать что-то другое.

Даная замирает. Комкает в руках свитерок. Кажется, от Диор. Не знаю, какого черта это лезет мне в голову.

– Я уезжаю.

Уезжаю – не ухожу, так? Тиски на сердце чуть разжимаются. Я шумно сглатываю.

– Куда?

– В Рим. Нюта уже заказывает билеты. Она полетит со мной. И Ваня… полетит тоже. – Говоря это, Даная вызывающе выпячивает подбородок, мол, попробуй только мне возрази. Возразить хочется. Очень. У меня на языке вертится – «только через мой труп». Но я понимаю, что нагнетать сейчас – себе дороже.

– Хорошо, – сипло замечаю я. – Позвони Нюте и скажи, что ничего заказывать не нужно. Я зафрахтую самолет. Для тебя и охраны.

– Это лишнее.

– Так будет комфортнее всем. И безопаснее, – сказал, как отрезал. Даже будучи виноватым, я просто не могу переступить через некоторые моменты. Особенно касающиеся безопасности. Ее и сына. – Когда ты вернешься?

Она до этого на меня не смотрела, а тут вскинула ресницы и… Нет. Ну, нет. Черта с два. Я не позволю. Понимаю, что пячусь и качаю, как баран, головой.

– Я не уверена…

– Нет! Поняла? Я не отпускаю.

– Не уверена, что вернусь, – упрямо стоит на своем. – Я уже вообще ни в чем не уверена! Даже в тебе.

– Во мне?! Да я же сдохнуть за тебя готов!

– Это просто слова, Жора. Глупые слова. Потому что тебе никто никогда не предложит такого выбора. Вопрос ведь не стоит – ты или я.  Умирать за меня не надо. Я же у тебя вообще ничего не прошу. Только честности. И уважения к тому, что для меня важно. Я… не понимаю. – Ее губы кривятся. – Как ты мог? Видя, насколько мне плохо. Зная, как я жду хоть какого-то мало-мальски стоящего предложения, на которое я, вполне возможно, и не согласилась бы, но которое позволило бы мне чуточку воспрянуть духом и немного поверить в себя, в то, что это не конец моей карьеры, так вот, как ты мог лишить меня этого? Я же с ума сходила. Я же к телефону летела птицей, стоило ему зазвонить! Я ведь ночами не спала, господи! Я ведь даже толком не спала…

Стою, как дурак, в бессилии сжимая и разжимая кулаки. В груди огненным цветком распускается мучительно острое чувство боли.

– А ты разве показывала это?

– Ч-что?

– Ты разве показывала мне свое истинное состояние? Я видел перед собой счастливую, довольную жизнью женщину. А теперь вдруг оказывается, что это была игра?

– Нет! Я… Поверить не могу, что вынуждена оправдываться! Как ты так все умудрился перевернуть?

– Ты ведь и впрямь ничего мне не говорила. Да, я удалил это письмо. Но только потому, что боялся…

– Да-да, за мою безопасность. А еще тебе очень нравилось, что я сижу дома. И ты не хотел этого лишиться. Но, согласись, все было бы далеко не так весело, если бы я при тебе оплакивала свою загубленную карьеру. Собственно, поэтому я и не показывала тебе своих истинных чувств.

– А теперь упрекаешь в том, что я о них не догадался? Ты сама себе противоречишь, – замечаю устало.