Маруся. А схожу-ка я в молочный, куплю стакан какао из титана. Чего смотреть, как Виталька плачет.
Света. Не надо, Маруся, забери.
Маруся. Митя… Мите там сладкого какао с молоком не подадут.
Виталька. Где Игорь? Где Вася? Где Давидович?
Федя. Так ведь День Военно-Морского флота, пошли на пруд купаться.
Виталька. Купаться?! Где эта лошадь говорящая! Алюська! Ты партком или г. но в стаканчике? Народ распустился. Запиши фамилии. Записала? В приказ, сразу в приказ. Так, где Пална?
Федя. У нее нос.
Виталька. Что?!
Федя. Нос. Пошла лечить лазарем нос.
Виталька. Завтра санписстанция, а у нее нос?! Где Оля? Маруся, где твоя Оля?
Маруся. Оля в уборной.
Виталька. Где уборная? Эй, мать-героиня! Ты что там, мемуары пишешь?
Федя. Ага, мемуары….
Виталька. Ты, а ну иди сюда. Расскажи-ка, Федя, как это ты покупателя обвесил на 26 кило?
Федя. Я нечаянно… у меня весы замерзли! Я нечаянно!
Виталька. Я тебе сейчас устрою путешествие слона по ж…пе таракана…
Виталька. Ты! Ты… Старая! Кому, кому ты нужна? Твой сын сидит в тюрьме! Иди на пенсию! Алюська, в приказ: с сегодняшнего дня Марусю на пенсию!
Маруся. Кабы ты не облез. И хватит сорить, два раза убирать за тобой не буду.
Маруся. Митя… Перед самой пасхой ей приснился сон. Будто идут они с Митей по дороге, цветы кругом, птицы поют, люди там-сям. Вдруг все заволновались и посмотрели в гору. С горы спускался старик в грязной одежде. Подошел к ним, сел, развернул мятую газету, положил на нее огурец парниковый, полбатона, лук, и в промасленной бумажке шкварки сала. Стал есть. Вдруг кто-то толкнул Марусю в бок: зовет, зовет! Она подошла. «Ну, что скажешь?» «А что спросишь?» – выкрикнул из толпы Митя. Маруся обмерла: «Молчи… это же Бог…» Старик недовольно глянул на них, но ничего не сказал. «Иди, иди, простили тебя», – зашикали на нее из толпы. Маруся пошла. Одна. Ее догнал какой-то мужик и протянул картонную коробку. «На! Можешь поднимать ее на грудь, на плечо, опускать на живот, только на землю не ставь. Понятно? Всю дорогу неси в руках». «А что это?» «Как что? Твое горе». «А Митя? Митя где?» «Он не пойдет, говорит, здесь останусь…» Через неделю, на майские, Митю взяли. Митя-Митя…
Алюська. Мария Христофоровна!
Маруся. Ой!
Алюська. Вот вы, Мария Христофоровна, постоянно жалуетесь, что устаете. А я как не приду, вы все сидите.
Маруся. Алюська говорит тихо, сладко, а как газ – тошненько. Но ее не тронь, чуть что – бежит жаловаться в профсоюз. Ей можно. Ее обнимал сам Фидель Кастро. С ней спорить нельзя, надо говорить в лад.
Алюська. Все-таки хорошая у вас работа.
Маруся. Да, работа моя хорошая.
Алюська. Вот доктор, он молодой, да, но это не значит, что ему можно хамить. А вы не даете себя осмотреть. Прячетесь по закуткам, вас ищут.
Маруся. Нечего в меня пальцы ширять. Мне шийсят лет.
Алюська. Вы имеете дело с пищей!
Маруся. Я имею дело с грязью.
Алюська. Но вы мимо проходите, дыхаете на нее.
Маруся. Не дыхаю.
Алюська. И газеты вы не читаете.
Маруся. Не читаю.
Алюська. Международным положением не интересуетесь.
Маруся. Алла Николаевна, вы не помните, у нас капкана нет?
Алюська. Зачем?
Маруся. На бурую крысу бы поставить. Может, хоть в капкан попадется. Третий год поймать не можем. А она сгрызла знамя центрального торга с бахромой. Вместо уха у Ленина теперь дырка зевает. Чем только не приманивали эту крысу: и сырокопченой, и сырком с изюмом, и осетриной вяленой…