Моя Марусечка

Оля. Маруся, у меня вот десять детей, а в долг никогда не просила и не попрошу…

Маруся вышла. В коридоре Оля догнала ее, сунула деньги. Мимо Света шла к контейнеру выбросить коробку.

Маруся. Света, дай мне.

Света. Бери. Там у меня еще полрулона кальки осталось, возьми тоже, вдруг пригодится.

Маруся. Какая хорошая коробка, плотная, клади что хочешь. Не забыть шпагату отмотать, а то несподручно нести будет. Что это я так устала? День как день. Устанешь, когда потолки побелишь и стены покрасишь. И колени дрожат почему-то. Нечего, нечего!

Вышли последние покупатели. Маруся собрала после них последнюю грязь. Пора и домой.

Маруся. Ой, Господи! Как же это я забыла! Максим умер! Надо быстренько бежать на кладбище, перехватить его. А то всё Дусе расскажет про Митю, про всё… Дуся, я щас, только вот коробку сложу…

Маруся положила в коробку сумку, халат новый, сегодня выдали, и пошла напрямик, так быстрее, к лодочной станции. Лодочников не было, хотя свет горел. Маруся взяла первую же лодку и оттолкнулась веслом. Быстро доплыла до середины и нагнулась над водой.

Маруся. Там, в глубине тропинка была, прямо к могиле отца Арсения вела, рядом женщина по имени Людмила. За ней детишки, малютки, хоть и без имен, но кто-то все же следил за ними. Теперь направо и немножко вбок, там лежала мама, а рядом с ней Дуся. Оградки у них не было, но сирень была самая красивая, самая тучная на всем кладбище. Вот здесь, кажется…

Маруся нащупала в лодке консервную банку, опустила ее в воду и поквокала: квок-квок-квок.

Маруся. Мама… Дуся… это я… пришла вас проведать… У нас тут потоп. Как в сороковом году. Дуся, хоть ты и маленькая была, но должна помнить. Еще вокзал по третий этаж в воде стоял. Дуся… а что, Максим, он еще не приходил к тебе? Ничего про Митю не рассказывал? Дуся, не верь этому Максиму, что он будет тебе говорить. Это не Митю в тюрьму посадили, это Славика Зининого в тюрьму посадили, ты ее не знаешь, она на нашей улице потом поселилась. Так это его посадили, а не Митю. Не верь Максиму! Дуся, Митя работает электриком на мясокомбинате, в кишечном цехе. Дух там тяжелый, зато вечером как набьет рюкзак: коровьи хвосты, голяшки, рульки, ребра… одно мясо жрем, даже надоело. Вот он помер, значит, этот Максим. Старый дурак, прости Господи! Он один знал, что кладбище заливать будут. Но никому не сказал. Как гидра пришел, тележку попросил, мол, уголь перетаскать. А сам – лопату в зубы и побежал! Всех выкопал: Киру, сестер, дядьев. Даже дядьев! И на горе перезахоронил. Сейчас туда автобус пустили и маршрутку, плати двадцать копеек и тебя туда довезут.

Маруся разогнулась и стала смотреть на дно лодки.

Маруся. Дуся моя… А ты осталась лежать под водой… Если б я знала, что они воду пустят, я б тебя руками… ногтями… Теперь над тобой рыбы плавают, парни с девушками на лодках катаются… Плохой человек Максим! Придет, разговаривай с ним холодно.

Она вгляделась в озерную муть, как там, цела ли скамейка, кресты… Ох, они же деревянные, кресты, сгнили уж, наверно, давно.

Маруся. Дуся, Костик твой живет хорошо. Фрося за ним хорошо смотрит. Всегда завтрак, обед: первое, второе… а пьет, ну, пьет. У Валерика второй мальчик родился. Он так расстроился, очень девочку хотел. А Митя, он хороший, спокойный. Не пьет, не курит. На танцы сходит, туда, где мы раньше картошку сажали, там теперь кинотеатр «Искра» и танцплощадка, постоит, посмотрит и сразу домой.

Маруся погребла к берегу, привязала лодку и направилась по тропинке. За гаражами ее отвлекла какая-то возня. Двое держали третьего, один шарил по карманам.

Маруся. Грабют…

Мальчику было лет шестнадцать, он был невысокий, с белыми от страха глазами.

Маруся. Митя!

Парни отпрянули. Маруся подошла и мазнула мальчишку по щеке.

Маруся. Митя! Я тебя искала! Где ты был?! А коза что будет есть – камни?

Мальчик. Простите, мама…

Парни стояли неподалеку и смотрели на них.

Маруся. Пойдем домой…