Моя Марусечка

Маруся зашла в свою каптерку. Каптерка прибрана: ведро в ведре, веники на шнурках, тряпки чистые, сухие, и ни пятнышка нигде. Маруся надела сатиновый халат, подвязалась фартуком, взяла ведро, тряпки и вышла в коридор.

Маруся. Девятый час. Оли, напарницы, нету. А завтра санписстанция. Всем на свете верьте. Но не верьте санписстанции. Придут, ватку намочут и по прилавкам, по судкам, по холодильникам. И в микроскоп. И на тебе – штраф. Пять рублей, десять рублей давай.

Сначала Маруся протерла мочалкой плинтуса, и щелоком их, щелоком. Потом помыла панели тряпкой. Столы, потом столы. Эти уже с хлоркой. Потом холодильники.

Маруся. Какая зараза эти холодильники: натекло рыбьей крови. Тряпкой надо собрать, а потом уж эту тряпку выкинуть на помойку. Тут уж и соды, и хлорки, все мало, тут уж без уксусной эссенции никак. А то на ватку и под микроскоп. Десятый час. Оли нету.

Маруся принялась за полы.

Маруся. Так. Теперь что? Таскать подносы и ошпаривать подносы. Теперь что? Подмести двор. Только сначала ручку новую к метле приделать. Одиннадцатый час. Оли нету.

Маруся надела на бочку с килькой еще один обруч, а то подтекает. Тапок починила, порвался. Почистила от грибов торцовую стену. Вернулась в каптерку. Села. А дадут посидеть?

– Маруся! Вытри лужу!

– Маруся! Масло разлили!

– Маруся! Плюнули!

– Маруся! Просыпали!

– Маруся! Хлорки!

Маруся. Небось никто не крикнет: Оля! Хлорки! У Оли диагноз ног. Она ростит для родины десять детей. Она гоняет ссыкунов под аркой. А кто витрину помоет? И чтобы прозрачно. Намахаешься, пока прозрачно, витрина это тебе не форточка. А Оля, ну что Оля? Оля и сидит, и дремлет, и устала. И ноги у нее болят, и пузо пучит, и изжога, и матка выпадает. Оля ходит – понедельник, вторник, среда, четверг лечить аллергию. Суббота, воскресенье у нее солей. Только пятница свободна. Но в пятницу у нее матка выпадает. Двенадцатый час. Пришла!

Оля вошла в каптерку и тяжело опустилась на табурет.

Оля. Маруся, слышь, американцы нам такого шашеля подкинули: и в муке живет, и ящики с патронами просверливает. Потом из этих патронов стрелять уже нельзя.

Маруся. А и не надо стрелять.

Оля. Маруся, кто целовался с американцами, у всех выпали зубы. Они такой микроб придумали.

Маруся разводила щелок.

Оля. А американские открытки… Вот занеси их в дом, так мухи уже не залетают. Во-от! Вроде хорошо, а с мухами как-то спокойнее.

Маруся. Да, с мухами спокойнее.

Оля. Негры их пахнут курами, то есть перьями, почти что подушками. А есть такие, что просто пахнут. Встанешь рядом, а он пахнет и все. И ходят они как женщины – задом виляют. Все американцы виляют задом.

Маруся полоскала тряпки.

Оля. Маруся, вот что я вчера узнала: все немцы – евреи.

Маруся. Как это?

Оля. Да! Они только притворяются, что они немцы… Ой! Слышишь? Ссыт кто-то. Ах ты черт! Устроили под аркой уборную!

Олю как ветром сдуло. Побежала ловить ссыкунов.

Маруся. Не могут все немцы быть евреями. Нет. Сколько-то немцев есть немцы…

Со двора донесся томный голос: «Маруся! Маруся!»

Маруся. Тамара. Артистка. В театре оперы и балета выступает. Полгода дома не живет, ездит на гастроли. В Испанию ездила! В меховом магазине ей дали напрокат шубу. Одиннадцать тысяч стоит! Но не насовсем дали, на время и чтоб держала в нафталине.

Тамара стояла на балконе восьмого этажа и завывала.

Тамара. Душа-а моя-а! Помираю-у!

Маруся. На тебе! Только утром пела на балконе! Чего та-ак? Чего болит-то-о?

Тамара. Все-о! Под ложечкой! Под мышкой! Спина! Вены, ногти!

Маруся. Вот тебе и Испания! Не ижжай больше!

Тамара. Поднимись, душа моя, полечи меня!

Марусю нет-нет, да позовет кто-нибудь пройтись по косточкам, по хребту. Марусе что: позвали – иди. За тридцать копеек, за пятьдесят копеек, за десяток яиц, а из пятой квартиры подарили мешок перловки, правда, с шашелем… Маруся поднялась на восьмой этаж.

Маруся. Что с тобой, Тамаронька?