Мой суженый, мой ряженый

У нее в ушах сразу возник Женькин голос, выкрикивающий ей в лицо: «А сидеть за шкафом рядом с дохлыми тараканами — это по-человечески? А когда тебя обещают выкинуть в окно?» Пожалуй, после такого всю жизнь будешь вздрагивать от любого неожиданного прикосновения, да что там, просто от вздоха за спиной.

— Чтобы с вами обращались по-человечески, нужно самому быть человеком.

— Зачем вы так, Женя? — подбородок Столбового задрожал. — Я же не изверг и не убийца.

— Конечно, нет. Вы предатель. — Она говорила Женькиным языком и отлично понимала это. Но остановиться уже не могла. В глазах у нее стояли слезы, но она не вытирала их, хотя чувствовала — еще секунда, и они потекут по щекам, размазывая макияж. — Самый обыкновенный предатель, а еще жестокий и бездушный эгоист. На месте Женьки я ненавидела бы вас точно так же.

Столбовой сидел, не двигаясь, и, не отрываясь, смотрел на нее. Женя вдруг на мгновение опомнилась и испугалась, что ему может стать худо с сердцем. Она резко вскочила.

— Куда вы? — слабым голосом произнес он.

— Ухожу.

— Мы ведь совсем не поработали над вашим дипломом.

Женя решительно мотнула головой.

— Я не буду защищать диплом под вашим руководством!

— Как — не будете? — его глаза изумленно округлились. — Женя, одумайтесь! Я понимаю, что все, что вы только что наговорили мне тут, это не со зла, а так сказать, в состоянии аффекта. Вы любите Жеку и сочувствуете ему. За это я не сержусь на вас. Я даже вам благодарен. Ему несказанно повезло, что он вас встретил. Что смог вызвать у вас такие чувства к себе. Но это все частная жизнь. А здесь у нас институт, кафедра прикладной математики. Наш с вами труд не должен иметь никакого отношения ни к вашей с Жекой любви, ни к его ненависти ко мне. Никакого. Это наука, а она превыше всяких житейских страстей.

— Плевала я на вашу науку. — Это была точная цитата из Женькиного лексикона, и Женя проговорила ее с той самой интонацией, с которой всегда говорил он.

Видимо, Столбовой также уловил сходство, лицо его вытянулось в недоумении. Он медленно покачал головой.

— Женя, это немыслимо. Вы ведь уже включены в план заседания. Отказаться от доклада нельзя — это будет скандал на весь институт.

— Я не отказываюсь. Я выступлю одна, без вашей поддержки. — Женя быстро пошла к двери.

— Что ж, — донесся до нее его голос. — Что ж, флаг вам в руки. Всего хорошего.

Она выбежала в коридор. Ее трясло, руки просто ходуном ходили. Черт с ним со всем, будь, что будет. Она ни в чем не раскаивается. Жаль только одного — что Женька не слышал ее минуту назад. Может быть, тогда бы он, наконец, поверил, что значит для нее больше, чем карьера. Гораздо больше!

Она внезапно поняла, в чем кроются истоки его чудовищного деспотизма по отношению к ней — вовсе не в том, что Женька — самовлюбленный эгоист. Просто ему было необходимо чувствовать и знать, что для кого-то он дороже всего на свете, что ради него готовы на любые жертвы. И сама любовь по его представлению заключалась в том, чтобы всегда быть вместе, не разлучаться ни при каких обстоятельствах, как разлучились его отец с матерью.

Жене стало так больно и тоскливо, как не было ни разу в жизни. Даже когда уходил отец, она не испытывала такой пустоты внутри, такой раздирающей душу безнадежности. А ведь впереди еще эта дурацкая кафедра, необходимость стоять перед всеми на трибуне, отвечать на множество коварных вопросов, бороться, защищаться. Или послать все это подальше, поехать к Женьке, подстеречь его, где угодно, плакать, просить, чтобы он простил ее?

Она вспомнила его ледяной и отчужденный взгляд, и поняла, что не сделает этого. Бесполезно. Бессмысленно. В его глазах она теперь такая же предательница как и Столбовой.

Женя постояла немного, потом принялась медленно спускаться вниз.

25

Женька сидел на той самой скамейке в сквере, а на которой две недели назад происходила их ссора с Женей. За это время в природе не произошло никаких видимых изменений: все так же пусто чернели клумбы, лишь снега почти совсем не осталось — только несколько грязно-серых клякс на тротуаре.

Со своего места Женьке хорошо было видно институтское здание, крыльцо с парой колонн, небольшой, аккуратный дворик, обнесенный оградой. Он сидел здесь давно и замерз. Но о том, чтобы зайти в корпус, и речи не было. Ноги его там не будет, ни за что и никогда! Хватит и того, что он торчит тут, как последний дурак, и ждет Женю с ее долбаной консультации. А что поделаешь, если на хор она в последнее время ходить перестала — и увидеться им больше негде? Не домой же к ней ехать, чтобы объясняться в присутствии ее матери, которая смотрит на него так, словно он зарезал, по меньшей мере, человек пять.