Мой суженый, мой ряженый

— Не надо впутывать сюда Нюту! Она — замечательная женщина, добрая, отзывчивая, я ей очень благодарен за все, что она сделала для Зины и Жени, но… не стоит забывать, что она чужой человек. Чужой, к тому же одинокий, не имеющий собственных детей, не знающий всех проблем, с ними связанных. Да, мне пришлось оставить Зину одну в тяжелый для нее период. Уйти к ней в тот момент означало для меня начисто проститься с наукой. Вы, молодые, не совсем отдаете себе отчет, в какое время мы жили. За одну анонимку можно было в одночасье лишиться всего: работы, которой посвятил всю жизнь, коллег, даже друзей. Я был вынужден выбирать и выбрал то, без чего не мог существовать. К несчастью, к огромному несчастью, я ошибся: я переоценил Зинины силы, думал, что она более стойкая — такой она мне казалась, пока у нас была любовь. Если честно, я был уверен, что она уедет из Москвы, ведь она не была круглой сиротой, у нее имелись какие-то родственники. Так или иначе, я сделал для нее все, что мог — обеспечил жильем и кое-какими деньгами. Учтите, Женя, в то время я был отнюдь не Рокфеллер, но я отдал ей последнее. Я рассчитывал пробыть за границей два года, но пробыл три. А когда вернулся, узнал, что в столице у меня растет сын. Только на нашей университетской кафедре, кроме меня, еще у троих преподавателей была сходная ситуация, и лишь один из них — один, Женя, из троих, — принял на себя заботу о неофициальной семье. Вторым был я. Я ведь не бросил Зину, я стал навещать ее, помогал ей, гулял с малышом — все это наряду с напряженной работой, с руководством кафедрой, которое на меня взвалили, с поездками по всей России на симпозиумы, с написанием научных трудов. Мне катастрофически не хватало времени не только оглянуться по сторонам, но и просто вздохнуть. Каюсь, я не заметил, что с Зиной творится неладное. При мне она была совершенно такая же, как и раньше, счастливая, уравновешенная. Мои чувства к ней, разумеется, за три года разлуки угасли, но сердцу ведь не прикажешь. Я продолжал относиться к ней с дружеской теплотой, как к матери моего ребенка. Мне и в голову не приходило, как обстоят дела в мое отсутствие.

— Но ведь этого не может быть! — не поверила Женя. — Вы должны были видеть… должны. И соседи говорили вам, что она издевается над Женькой.

— Из соседей это говорила лишь Нюта, но я думал, она сгущает краски. Все мы, родители, порой бываем несдержанны, и вы, Женечка, придет пора, вспомните мои слова.

— Ничего себе «сгущает краски»! — возмутилась она. — Уж по ребенку-то можно было заметить, что с ним не все в порядке!

— Да ничего нельзя было по нему заметить, в том-то и дело! Что он мог сказать в свои четыре-пять лет? Я приходил, он сидел себе в углу и играл в игрушки. Он был самый обыкновенный, такой же, как два моих старших сына. Разве что чересчур молчаливый. Но ведь мальчишки, бывает, поздно начинают разговаривать.

Женя покачала головой:

— Мне кажется, все объясняется просто — вы были равнодушны к ним обоим: и к матери, и к сыну. Оттого и эта странная слепота.

— Я не был равнодушен. Просто… просто они не были единственными, на ком было сосредоточено мое внимание.

— Но вы-то! Вы были для них единственным! Светом в окошке, тем, кто мог бы разобраться со всеми их проблемами, если бы хотел. Вы не хотели!

— Нет, Женя, это не так. Я разобрался. Может быть, слишком поздно, но разобрался. Я понял, что по моей вине с Зиной произошло что-то страшное. Я готов был искупать вину перед ней и ребенком, искупать любой ценой. Но… легко сказать. Видимо, я действительно опоздал. Зине стало гораздо лучше, а вот Жека… он, почему-то не принял моей помощи. Я ничего не мог с ним поделать: он не желал учиться и не учился. Потом, когда подрос, стал и вовсе неуправляемым: неделями не ночевал дома, таскался черт знает где, по каким-то подворотням. Если бы Нюта не отвела его к себе в хор, неизвестно, что бы с ним дальше стало, возможно, он бы сейчас не почту разносил, а сидел в колонии. Нас с матерью он в грош не ставил, меня так просто люто ненавидел. Почему-то он решил, что всему причиной я и только я.

— Потому что когда-то его мать точно так же решила, что в ее неудавшейся жизни виноват он.

— Но ведь это полная чушь! Даже с точки зрения математики не может быть лишь одна предпосылка, их всегда несколько.

— Математика здесь ни при чем. — Женя смотрела на профессора в упор. Под ее взглядом он будто становился меньше ростом, съеживался, старел на глазах.

— Женя, я не мог на него влиять. Я его почти и не видел последние годы. Стоило мне придти к Зине, он вылетал из дома, как бешеный. И не возвращался, пока я не уходил. Я даже караулить его пытался на улице — бесполезно. Это какая-то маниакальная неприязнь.

— А вы думали, Женька будет относиться к вам с сыновней нежностью? — Женя усмехнулась. — После всего, что было?

— Нет, не думал. Но хотя бы просто по-человечески…