Мои седые кудри

— Так, — сказал Дядя Коля, вставая из-за стола, — пора и честь знать. Обговорили мы, кажись, все, если фашисты сунутся к нам — встретим. А ты, Иван, — обратился он к Плешкову, — сапоги доставай.

— Клянусь, Дядя Коля, — горячо проговорил Плешков, — вот не я буду, если завтра же сапоги или ботинки не достану своему командиру.

— Ну, смотри, — проговорил Дядя Коля, — завтра или послезавтра приеду проверю.

Поздней ночью Дядя Коля, обговорив и утвердив план совместных действий на случай нападения врага, отбыл в свой отряд.

А наутро по всей бригаде димовцев распространился слух: Хатагову Москва присвоила новое звание. Дело в том, что ночью была сброшена с самолета почта, В специальном мешке, на котором было написано «лично Юсупу», партизаны прощупали сапоги, френч с погонами и, как они уверяли, генеральские лампасы на бриджах.

Прежде чем посылку доставили в командирский блиндаж, люди по каким-то каналам успели распространить слух по всей бригаде. Куда ни ткнешься — всюду один и тот же разговор: Москва прислала комбригу новую военную форму и новое звание. Появились у партизанских костров «очевидцы», которые уверяли, что видели Хатагыча в генеральской форме. «Сапоги хромовые, блестят, как зеркало, кожаный реглан, серая каракулевая папаха, а на папахе красная лента, как у Ковпака. А еще в посылке был бочонок с коньяком, маленький такой, ну, литров на пять», — уверяли «очевидцы» и, сообщая подробности, делали вывод, что не самогоном же обмывать генеральское звание.

Когда эти слухи дошли до Хатагова, он вызвал Ивана Плешкова и спросил:

— Признавайся, твоя работа?

— Смотри в самое сердце, Дядя Ваня, то есть Юсуп, ни слова нигде не проронил! — отвечал тот, рванув на себе рубаху и обнажая грудь, чтобы командир «заглянул в сердце» своего адъютанта и поверил ему.

Видимо, как догадывался Хатагов, Федоров позаботился, чтобы ему прислали одежду. А кто пустил слух — выяснить уже было невозможно. Ему было очень приятно, что получил воинское звание, хотя далеко не генеральское, мысленно благодарил друзей за внимание, но его заботила сейчас мысль о серьезности положения бригады перед явно готовившимся наступлением фашистов на партизанский район. Был он крайне огорчен тем, что потеряна связь с Минском, что он не может передать последние важные новости Москве.

Он уже хотел послать Плешкова за обеспечивавшим связь с подпольем Зверьковым, как тот влетел в блиндаж и радостно доложил:

— Товарищ командир, Галюша из Минска пришла!

— Новости какие?

— Принесла новые бланки и пароль!

— О, это уже много, — проговорил Хатагов, — потолкуй с ней, потом доложишь обо всем. Значит, есть надежда, что в Минск пройдем?

— Теперь пройдем, товарищ командир, — отвечал Зверьков.

— А обратно, в Минск, когда она собирается?

— Обратно не собирается, товарищ командир. Ее гестапо разоблачило, но она от них ускользнула.

Галюша, прибывшая в отряд, была Станиславой Масевич. Ей было всего семнадцать лет. А когда гитлеровцы обрушили свои орды на город, Стасе не было и шестнадцати. Она училась и дружила с Верой Гринцевич — соседской девушкой. Когда началась война, дядя Веры Гринцевич, коммунист Леонид Марцинкевич, связал девушек с подпольем, а потом и с партизанами. Так они стали партизанками в бригаде димовцев. Стася и Вера устроились на работу в гебитскомиссариате и доставляли подпольщикам нужные сведения и документы. Вскоре они нашли единомышленников в лице Игоря Краснопевцева и Риты Фольковской. Устроили Риту в городскую управу, а Игоря — на железнодорожную станцию, и все вместе собирали необходимые для партизан сведения. Особенно удачно работали Стася и Вера. Они добывали пропуска на въезд и выезд из Минска.

Когда же Стася почувствовала, что полиция безопасности засекла ее, она все бросила, прихватила самые нужные документы и пошла «домой» — в бригаду димовцев.

Хатагов позднее сам встретился со Стасей, все расспросил, узнал и на узком совещании комсостава бригады сообщил о своем решении выехать на личное свидание с Орлом в пригород Минска. Орел был одним из самых деятельных партизан-разведчиков, работавших в Минске, в подполье. Хатагова пробовали отговаривать от поездки, но он категорически отказался принимать чьи-либо советы. Когда с Орлом прекратилась связь, он дальше не мог оставаться в неведении, потому что тот находился в самой гуще, в самом центре малых и больших немецких штабистов.

— В полете ли ты, Орел? — вздыхал Хатагов. — Я должен знать, должен! Без тебя я как без глаз и ушей — действую вслепую.

Все было решено, однако оставался один вопрос: не подведет ли связной, ефрейтор Кугель, который в одной из перестрелок с эсэсовцами открыл по своим огонь и добровольно перешел к партизанам Хатагова. Куда бы позднее его ни посылали, он всегда шел с охотой, предварительно пропев «Интернационал». Некоторые в штабе думали сперва, что он матерый гитлеровский лазутчик, но когда увидели, что даже Макар после совместной операции обнимал Кугеля, как друга, ему поверили.