Мой мастер

— Хе-хе, — неловко хихикнул Трошкин, понимая свою тактическую оплошность. — Да, действительно.

С улицы послышались голоса.

Хмырь подошел к окну и стал смотреть. Все тоже подошли к окну.

Посреди пустого катка стояла громадная пушистая елка, и двое рабочих на стремянках окутывали ее гирляндами из лампочек.

— В лесу родилась елочка… В лесу она росла… — пропел Косой.

Трошкин посмотрел на него, отошел к пианино, взял несколько аккордов. Инструмент ответил неверными дребезжащими звуками.

— Давайте вместе, — сказал Трошкин и запел:

В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
Зимой и летом стройная,
Зеленая была, —

подхватил Косой.

— Бум-ба, бум-бум-ба… — загудел басом Али-Баба вдохновенно.

А Хмырь не пел. Воспользовавшись тем, что на него не смотрят, он подкрался к трошкинскому пальто, запустил руку в карман, вытащил деньги и, приподняв половицу, спрятал их туда.

— И вот она нарядная на Новый год пришла… И много-много радости детишкам принесла!

— Бум-бум-бум!

— Сан Саныч… — Али-Баба решил использовать хорошее настроение начальства. — Давай червонец, пожалуйста. Газовую керосинку буду покупать. Примус очень худой — пожар может быть.

— Есть выдать червонец! — весело отозвался Трошкин. Он шагнул к пальто, сунул руку в карман — карман был пуст.

Трошкин обыскал все карманы — денег не было!

— Нету… — растерянно сообщил он. — Были, а теперь нет.

— Потерял? — участливо спросил Хмырь, глядя на Трошкина невинными голубыми глазами. — Выронил, наверно…

— Да не… — сказал Косой. — Это таксист спер. Точно, таксист. Мне сразу его рожа не понравилась.

— Вот те на… — Огорченный Трошкин сел на диван и почесал себя по парику. — Что ж делать теперь?

— Керосинку очень надо покупать, — напомнил Али-Баба. — Примус с очень большой дыркой.

— Отвались! — прикрикнул на Али-Бабу Хмырь. — На дело, Доцент, идти надо, — сказал он Трошкину. — Когда еще мы каску найдем.

— Воровать хотите? — мрачно спросил Трошкин.

— Ай-яй-яй! — зацокал языком Али-Баба. — Можно дырку запаять, — предложил он выход из создавшегося положения. Воровать Али-Бабе совсем не хотелось.

— Заткнись, — отмахнулся Хмырь. — Вот что. Ты, Сан Саныч, отдыхай, а мы с Косым на вокзальчик сбегаем. Пора и нам на тебя поработать. Да, Федя? — повернулся он к Косому.

— Точно, — согласился Косой. — Только зачем на вокзал? Вот тут проходной двор… Гопстоп, и любая сумочка наша. А, Доцент?

Трошкин с ненавистью смотрел на своих «друзей».

— Все вместе пойдем, — наконец проговорил он.

Из подъезда трошкинского дома вышла трошкинская бабушка с авоськой в руке.

А из-за трансформаторной будки за ней следили ее внук и три бандита.

Бабушка скрылась в арке ворот.

— Объясняю дислокацию, — распорядился Трошкин. — На шухере: Василий Алибабаевич — во дворе, Гаврила Петрович — в подъезде. Выполняйте! — приказал он.

Возле своей двери на лестничной площадке Трошкин извлек из кармана драные варежки, надел их на руки, потом достал ключ от собственных дверей, отомкнул замок и проник в собственную квартиру.

— Стой здесь, — приказал Трошкин Косому. — Ничего не трогать. Отпечатки пальцев оставишь…

Трошкин прошел в свою комнату, сел к письменному столу, открыл ящик и вынул деньги. Посмотрел, подумал, бросил обратно в ящик пять рублей и сунул деньги в карман.

Пора было вставать и возвращаться в свою доцентовскую жизнь. Трошкин медлил, сидел, устало свесив руки, смотрел перед собой. Над письменным столом висели детские фотографии — штук сорок или пятьдесят. С них глядели на Трошкина смеющиеся детские лица — отчаянно хохочущие и лукаво улыбающиеся, за каждой улыбкой вставал характер. Трошкин коллекционировал детский смех.

На каждой фотокарточке аккуратно были написаны имя и фамилия обладателя и год. На верхних фотокарточках, где стоял 47-й год, дети были худенькие, бедно одетые, и сами карточки выцветшие, с желтыми пятнами. Чем позже были датированы карточки, тем заметнее менялись их качество, облик и одежда детей.

Косой тем временем скучал в столовой, поглядывая вокруг безо всякого выражения. Поживиться было действительно нечем: в столовой стоял стол, сервант с посудой и диван. Косой приостановился возле дивана и от нечего делать приподнял ногой сиденье дивана. Он сделал это небрежно, ни на что не рассчитывая, и вдруг замер, пораженный. Под сиденьем сверху лежал костюм с отливом!

Во дворе на лавочке, нахохлившись как воробей, сидел Али-Баба. Перед ним краснощекая дворничиха расчищала дорожку.

— Ай-я-яй! — горестно зацокал Али-Баба и покрутил головой. — Тьфу! — Он в сердцах плюнул на снег, как бы подытоживая свое внутреннее состояние.

Дворничиха разогнулась и посмотрела на горестно согнувшегося, удрученного человека.

— Чего вздыхаешь? — посочувствовала она.

— Шакал я паршивый, — отозвался Али-Баба скорее себе, своим мыслям, чем дворничихе. — Все ворую, ворую…

— Что ж ты воруешь? — удивилась дворничиха.

— А! — Али-Баба махнул рукой. — На шухере здесь сижу.

Из подъезда тем временем вышли Трошкин, Косой и Хмырь, тихонько свистнули Али-Бабе.