Мой мастер

— Евгений Иваныч, родной, а я думал, вас нет в живых.

— Ну, чего там… — Трошкин похлопал профессора по спине.

Славин тоже пожал руку Трошкину.

— Простите, Николай Георгиевич, — сказал он Мальцеву. — Времени у нас в обрез. Садитесь, Евгений Иваныч!

— Не хочу, — отказался Трошкин.

— Вот! — Лейтенант протянул Трошкину ведомость. — Распишитесь: деньги на четверых, суточные и квартирные. Одежда, — он показал на стул, где лежали пальто, сапоги, ушанки. Сверху лежала профессорская дубленка.

— Это вам. — Мальцев похлопал по ней ладошкой.

Трошкин посмотрел, но ничего не сказал.

— А почему четыре? — обеспокоенно спросил он. — Что же, мне и этого Василия Алибабаевича с собой водить?

— Придется. Если его сейчас арестовать, у тех двоих будет лишний повод для подозрений. В Москве будете жить по адресу: 7-й Строительный переулок, дом 8.

— Квартира? — уточнил Трошкин.

— Выбирайте любую — этот дом подготовлен к сносу. Жильцы выселены.

— Да ведь там не топят, наверное! — забеспокоился Мальцев.

— Не топят, — согласился лейтенант, — и света нет.

— Вот видите. А может быть, они остановятся на даче? У меня под Москвой зимняя дача, — предложил Мальцев.

— Спасибо, — отказался Трошкин. — Только на нейтральной территории мне будет спокойнее.

Он расписался в ведомости, положил деньги в карман.

— Поезд отходит в 18.30 с городского вокзала, — объяснил Славин.

— А билеты? — спросил Трошкин.

— Видите ли, в чем дело… — Славин слегка замялся. — Тут есть одна тонкость… У вашего двойника странная привычка: он никогда не пользуется самолетами, не садится в поезд — он передвигается исключительно в ящиках под вагонами. И об этом знает воровской мир…

— А может, у него еще есть какие-нибудь привычки, о которых вы забыли мне сообщить и которые знает весь воровской мир? — поинтересовался Трошкин.

— А знаете, — обрадованно сказал Мальцев, — это не так уж плохо! В бытность свою беспризорным я всю страну исколесил под вагонами! Я ведь из беспризорных… Это было прекрасное время!

Поезд шел, равнодушно стуча колесами, подрагивая на стыках рельсов. В купе международного вагона Славин и Мальцев пили чай с лимоном, за окном тянулись заснеженные поля, а под вагонами в аккумуляторных ящиках тряслись Хмырь, Косой, Али-Баба и Трошкин.

Стараясь перекричать грохот колес, Косой пел:

— Я-я-лта, где растет голубой виноград!..

По зеркальной поверхности замерзшего пруда под музыку носились на коньках дети.

Сквозь разбитое стекло старого дома, покинутого жильцами и огороженного забором, сверху, с четвертого этажа, на каток смотрел Али-Баба.

По комнате гулял ветер, приподымая обрывки старых газет. В одном углу валялся старый комод с поломанными ящиками, а в другом — на полу, скрестив ноги, сидели Хмырь и Косой. Хмырь был в длинном, не по росту черном суконном пальто, а Косой — в светлой профессорской дубленке, порядком измазанной мазутом. Оба курили и с брезгливым неодобрением глядели на Трошкина, который посреди комнаты делал утреннюю гимнастику.

— Раз-два, — весело подбадривал себя Трошкин, — ручками похлопаем, раз-два, ножками потопаем!

— Во дает! — тихо прокомментировал Косой. — Видно, он здорово башкой треснулся!

Трошкин покосился на «приятелей», запел:

— Сколько я зарезал, сколько перерезал… — и высоко, как спортсмен, приподнимая колени, выбежал из комнаты.

Трошкин вбежал на кухню. Из крана свисали две тоненькие прозрачные сосульки. На кухне стояли отслужившие свое столы, стены были когда-то покрыты масляной краской, теперь вздулись пузырями. В углу валялся ржавый примус. Трошкин подобрал его и принес в комнату.

— На! — протянул он примус Али-Бабе. — Вот тебе два рубля! — Он достал деньги. — Купишь картошки, масла. Пошли!

* * *

Возле забора стояло такси с зеленым огоньком.

— Эй, шеф! — негромко окликнул Косой, выглядывая из-за забора. — Свободен? Шеф кивнул. Это был Славин.

Такси ехало по Бульварному кольцу. Рядом с шофером сидел Косой, на заднем сиденье — Хмырь и Трошкин.

— Этот? — спросил шофер у Косого. — Вон бульвар, вот деревья, вот серый дом.

— Ну человек! — возмутился Косой. — Ты что, глухой, что ли?.. Тебе же сказали: дерево там такое… — Косой раскинул руки с растопыренными пальцами, изображая дерево.

— Елка, что ли? — не понял Славин.

— Сам ты елка! — разозлился Косой. — Тебе говорят: во! — Косой снова растопырил пальцы.

— Да говори ты толком! — закричал на Косого Хмырь. — Александр Александрович, — повернулся он к Трошкину, — может, сам вспомнишь, а то уже восемь рублей наездили… — Хмырь хотел что-то добавить, но машина в этот момент прошла мимо милиционера-регулировщика, и он нырнул под сиденье.

— Пруд там был? — спросил Славин.

— Не было. Лужи были, — отрезал Косой.

— Может, памятник? — подсказал Трошкин.

— Памятник был.

— Чей памятник? — спросил Славин.

— А я знаю? Мужик какой-то.

— С бородой?

— Не.

— С бакенбардами?

— Да не помню я! — заорал Косой. — В пиджаке.

— Сидит?

— Кто? — не понял Косой.

Славин уже потерял всякое терпение и выразительно посмотрел на Трошкина, выражая ему полное сочувствие.

— Ну мужик этот! — заорал уже Славин.