Мой Дагестан

Стремление проникнуть в природу таланта выводит Гамзатова к кардинальным проблемам творчества. Цель и смысл искусства. Становление творческой личности. Своеобразие и предопределенность пути художника. Традиции и предпосылки новаторства. Долг и совесть художника. Слово как дело. Сила и слабость слова. Сомнение как источник совершенствования… Беспокойные, волнующие каждого художника вопросы. Мучительным напряжением мысли оплачены раздумья автора «Моего Дагестана». Во многих главах («Тема», «Стиль», «Сюжет») — прочные приметы теоретического эссе, и подчас Гамзатов не останавливается перед формулировкой правил творческого поведения (например, советы критику в главе «Сомнения»), хотя тут же идет на ироническое снижение многозначительности заявки. Не претендуя на создание аксиом, он как бы предлагает попытку систематизировать эту «информацию к размышлению», которую дает собственное творчество, прокомментировать процесс самодвижения силы, заключенной в «зерне», вскрыть те возможные условия, которым дано сотворить эффект художественности. Он открывает перед читателем изнанку своего ремесла, крупным планогл подавая технологические подробности. То, что обычно остается «за кулисами» и называется «творческой лабораторией» или планом будущего здания, вводится в художественное целое как его полноправная часть. Первые четыре главы (о предисловии, о замысле, о смысле книги, о ее форме) — это и формальное начало книги, и преддверие самой книги, мысленный прогноз, предощущение дела, размышление на берегу реки перед тем, как вступить в воду. Книга — не результат в его законченности, а путь к нему, как бы tabula rasa, чистая доска, которая заполняется письменами на глазах читателя, когда вместе с ним художник пытается угадать момент зарождения образа, превращения факта жизни в факт искусства.

В «Моем Дагестане» нет того, что требовал Аристотель от эпического поэта: рассказать «о событии как о чем-то отдельном от себя». Всепроникающий лиризм отменяет дистанцию, отделяющую автора от героев. О конструктивной, жанрообразующей роли лиризма в «Моем Дагестане» писали много. Поэтическое — не привнесенный катализатор, а сам пафос произведения, свечение души, сама «истина чувств» (А. Пушкин), не формальный атрибут, а содержательный момент, особое чутье, отношение, дар неоднозначного видения, то нечто, которое, пронизывая каждую клетку художественной ткани, без остатка не переводится в слова. То, что М. Пришвин назвал «излучением чувства жизни в пространство». Поэтическое ничего общего не имеет со свободой неуправляемой эмоции. Оно сопряжено с внутренней свободой самовыражения, которая в себе находит спасительную меру выразительности, чувство пропорции, равновесия, сама себе полагает русло ограничения. «Душа стесняется лирическим волненьем», «Я думаю стихами» — как нельзя лучше эти пушкинские слова характеризуют постоянное, имманентное состояние аварского поэта. Поэма в прозе, цикл стихотворений в прозе… Обозначения напрашиваются сами собой, хотя исчерпывающими их не назовешь. Поэтическое, как бродильное начало, подпочва определяет движение образов, сказывается на общей тональности, на интонировании текста, на его синтаксическом членении (краткая «рубленая» фраза, как стихотворная строка в прозаическом изложении), на «инструментовке» высказывания. Да и в ритмообразующей службе повторов при нагнетании одной «ударной» мысли, разнообразной по словесному оформлению, чувствуешь ритмическую дисциплину стиха: «Разве я не был тогда поэтом? Разве мое сердце билось реже, а кровь была холоднее? Разве печали терзали меня слабее, а радость была менее радостна?» В стихии поэтического истоки и того щедрого метафоризма, который позволил одному из критиков увидеть в «Моем Дагестане» «праздник метафор». Метафоры обильными пригоршнями рассыпаны в тексте. С «засильем» метафоризма связано и такое определяющее качество художественного мышления Гамзатова, как ассоциативность восприятия. Появление таланта, например, объясняется через ассоциативный «ход»: блеск молнии, радуга в небе, дождь в пустыне. Поэт увидел на заводе Форда испытательную горку, и незамедлительно рождается продолжение: «Для писателя такой проверочной горкой должно быть то место, где он родился». Возможности метонимии использованы и в том эпизоде, где говорится о сгоревшей рукописи: «Говорят, что самая большая рыбина та, которая сорвалась; самая красивая женщина та, которая ушла от тебя». Или: «Пустую раковину я несу на поверхность из морских глубин или обнаружится в раковине полновесная матовая жемчужина?» Это о книге, о «Моем Дагестане».