Мое второе Я

А зять был не из хитрозакрученных – Марта не знала того, что знала только Надя. Он очень хотел собственных детей, но не имел на это права: его мама болела шизофренией, а заболевание это наследственное. И однажды во время очередной депрессии она повесилась на глазах пятилетнего Степы. После этого его отец запил и как-то однажды, уснув с сигаретой во рту, сгорел. Степа увидел дым из спальни, дверь открыл, а там огонь. Он выбежал на улицу, стал кричать, соседей звать, пока приехала пожарная, дом сгорел дотла. Никто из многочисленных родственников брать его не захотел – о болезни мамы знали, да еще две такие психологические травмы у ребенка, – и он попал в детский дом. Там его никто не проведывал, а когда приходили усыновители, то его обходили стороной.

Он любил только детский дом, друзей, с которыми делил скудный паек, и Надю. Он считал, что эта любовь к ней защитила его от шизофрении. Зойку он считал родной дочкой и своих друзей тоже родными. Выросший в большой семье под названием «детский дом» – а этот детдом был как раз таким, – он не отделял понятие кровного родства от родства по любви – они были для него одним целым.

Фразу эту Марта услышала от Степана в кабинете начальника районного управления по делам сирот – это был его ответ на вопрос начальницы, миловидной дамы с копной рыжих волос: «Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с Зоей». Марта страшно разозлилась, когда Степана, а не ее назначили опекуном внучки. Во-первых, деньги мимо нее пошли, а во-вторых, она никак не ожидала увидеть невероятно счастливую улыбку на лице внучки после слов начальницы: «Бабушка не может стать твоим опекуном из-за инвалидности». Инвалидность Марта получила, когда после развода образовалась злокачественная опухоль, и ей удалили матку, яичники и лимфоузлы.

– Кого ты хочешь в опекуны? – спросила рыжая дама. – Может, крестную маму? У тебя есть крестная?

На глазах Зойки проступили слезы, и она опустила лицо.

– Нет у нее крестной, – процедила Марта.

Крестной у Зои действительно не было – мамина лучшая подруга Наташа на тот момент в поселок не приезжала, и Надя попросила одноклассницу быть крестной. Та согласилась, но вскоре уехала и больше в село не вернулась.

– Тогда вы подумайте, кто мог бы взять на себя опекунство, и приходите. Зоя, ты поняла? – спросила начальница и улыбнулась перепуганной девочке.

Не поднимая глаз, Зоя кивнула, а когда они вышли из здания, заплакала – ей стало так горько, так одиноко. Особенно страшно было, когда ее попросили стать у стены и фотографировали – фотографии делают для того, чтобы найти ребенку опекуна из чужих. Мысль эта не давала девочке покоя – ее отдадут чужим. А тут еще бабушка твердит, что папа уедет.

– Ты ж ему никто, – выдала бабушка после похорон, – и не разрешат ему, он теперь одинокий. А ты уже почти девушка, вон какая вымахала! – довольно двусмысленно добавила она.

И Зойка уже верит, что он уедет, иначе зачем бы ее фотографировали? Чтоб чужим отдать. А бабушка только обрадуется – она столько раз говорила маме, что спит и видит, как бы одной пожить. В холодный, с заиндевевшими окнами автобус набивается много людей, они оттесняют бабушку, и Зоя оказывается рядом с отчимом.

– Не плачь, – шепчет Степан, – все будет хорошо.

Но от этих слов слез еще больше.

– Зоечка, не плачь, пожалуйста… Мы сделаем как ты захочешь.

Она глотает слезы, вытирает рукавичкой щеки, но они снова мокрые, и шея уже мокрая.

– Зоечка, – Степа наклоняется к ней, – не плачь. Ты маму огорчаешь, она ж все видит.

Зоя горестно мотает головой – она хочет попросить Степу, чтоб он не уезжал, но не может – бабушка сказала, что теперь она ему совсем чужая. И вдруг Степа говорит:

– Хочешь, я буду твоим опекуном?

Не веря услышанному, Зойка какое-то время внимательно смотрит Степе в глаза, а потом расплывается в счастливой улыбке – не зря она его папой называет!

– Ты не уедешь, да? – спрашивает она, а сердечко вот-вот из груди выскочит.

– Конечно не уеду. Мне некуда ехать, меня никто не ждет, у меня, кроме тебя и твоей мамы, никого нет.

И Зойка видит в его глазах слезы.

– А тебе разрешат стать опекуном?

– Конечно, а чего ж нет?

Зойка удивленно хлопает глазами, снова трет щеки рукавичкой, и ей становится тепло-тепло в холодном автобусе. Степа поправляет Зойкин капюшон:

– Прикрой нос шарфом, а то простудишься.

Она прикрывает, и из ее глаз вновь катятся слезы. Но это уже слезы счастья.

Зойка сбавляет скорость и прижимается к обочине – она должна вернуться. Включает левый поворот, перестраивается и едет до разрыва двойной осевой линии. И вот она уже входит в отцовский двор.

– Ты чего? – спрашивает Таня, вскакивая с бревен, с давних пор лежащих во дворе.

Ее голос звучит удивленно и настороженно, но Зойка улавливает в нем нотки радости. Зоя щурится в лучах заходящего солнца:

– Поеду завтра.

Таня проводит рукой по мокрым волосам, на ее губах блуждает едва заметная улыбка, и Зоя ловит себя на мысли, что она правильно сделала.

– Доченька, ты вернулась! – Из сарая выходит отец.

– Да, решила остаться, а дела подождут.