Мое второе Я

Марина: Ой, не надо, я то я умру от смеха (смех). Тебе нравится меня трахать, а мне нравятся твои деньги, вот и все отношения!

Фальшивка… Мы кривимся, улавливая фальшь в фильме, – фу-у, плохой фильм. Или в книге – ну и козел же автор! Мы выключаем фильм и закрываем книгу, чтобы больше к ним никогда не возвращаться. Поймав фальшь в человеке, мы перестаем с ним общаться. Но если мы чем-то связаны с этим человеком, то можем закрыть глаза на фальшь. Одно дело, если это ваши родители или дети – их не выбирают. Но если муж, жена? С ними все иначе: да, мы можем выяснить что к чему, можем выслушать их лживые объяснения, и, какими бы они ни были, мы положим эти объяснения в прокрустово ложе собственных пределов допустимого, аккуратненько отсечем то, что нас не устраивает, и отсеченное выбросим. И успокоимся, и будем жить дальше, потому что не хотим смотреть правде в глаза, не хотим нарушать привычный ход вещей, не хотим верить в закон вселенной, что самая маленькая фальшь порождает великий обман и не менее великий самообман. Ну и имущество делить – это такая морока и такие потери!

А что делать, если фальшь внутри тебя? А ничего не делать. Прятать подальше. Зойка знает свои тайны и свою фальшь – каждый человек знает, что у него внутри, но не каждому удается это тщательно прятать. И в каждой семье есть тайны – это так же естественно, как дышать. Есть тайны, которые со временем мы сами раскрываем. Есть такие, которые умирают вместе с нами, – их время никогда не придет. А есть тайны зловонные – сначала незаметно, а потом все сильнее. А потом – бах! – и все вокруг в дерьме.

Вот и она в дерьме. А впереди – развод и раздел имущества. Ох, какие колючие слова – прямо наждак. И этот наждак начинает снимать шелуху вранья с их внешне благополучной семьи.

И с Анны Павловны тоже снимет – ну не любит она Зойку. Сына и внучку обожает, а Зою… А вот тесть – Петр Петрович Гняздо – огорчится: Зойка с ним в нормальных отношениях. Он человек незлобивый, но Степана Сергеевича, выходца из детдома и преподавателя сельской школы, считает ниже себя, доцента, и всячески это подчеркивает. И все понимают: между сватами существует незримая стена. А Зойке смешно, когда родители Саши довольно демонстративно козыряют в присутствии папы знаниями в области симфонической музыки и классической литературы. Папа может им ответить, но не хочет.

– В детдоме мы таким темную устраивали, – спокойно поясняет он Зое, – пусть выпендриваются, меня от этого не убудет.

У папы всегда обитает какая-то животинка – то ворона покалеченная, то голубь, то еж, то кот приблудный, и он всех успешно вылечивает. Еще ребенком он таскал в детский дом всякую живность и получал за это нагоняи от нянечек. Но с Сашкиным отцом, доцентом кафедры внутренних болезней ветеринарного института, он не советуется по поводу лечения. Один раз попытался, но Петр Петрович дал совет таким тоном, что Степан Сергеевич зарекся к нему обращаться, сделав вывод, что у мужика в голове большие комплексы. Догадки подтвердились: Сашкин отец мечтал выучиться на стоматолога, но не набрал баллов и, чтоб не загребли в армию, поступил в ветинститут.

Что было у обоих общего, так это любовь к генеалогии – Петр Петрович своему древу уделял не меньше внимания, чем старинному фарфору. Но то все неодушевленные вещи, а вот его генеалогическое древо буквально дышит жизнью – он знал всех предков по обеим линиям до тысяча семьсот шестьдесят второго года и скорбно качал головой, когда кто-то не знал, кем был его прадед.

– Это неприлично, – сказал он Зойке, когда та призналась, что ничего не знает ни об одном своем прадеде. – Ты должна спрашивать у людей, которые еще живы, из тех, кто их знал. Пойми, это нужно Тане, это важно для нее. Если человек не знает историю своей семьи, он не знает себя, а это непостижимо!

Он был прав, и Зойка все же кое-что знает о семье, но хотела бы больше, да не успела бабушку расспросить, а больше расспрашивать некого. И остается только рассматривать безмолвные фотографии, в большинстве своем даже не подписанные.