Моё пост-имаго

Пусть приснятся тебе стрелки часов,
Пусть приснятся мягкие лапки котов,
Пусть приснится ползущий дым из трубы,
Пусть приснятся волн крутые горбы!
На кораблик ты сядешь и вдаль поплывешь,
Заведешь своим ключиком правду и ложь,
Оседлаешь на дне рыбу в шляпе и фраке,
И пускай не смутят тебя все эти враки.
На зонте ты взмоешь в пенное небо
И увидишь внизу все места, где ты не был.
По дороге из мха – и в большие часы,
По мостам, что торчат, как кривые носы,
Вверх по ступенькам из фонарных столбов
Ты отправишься в путь, или дверь – на засов.

Малыш Кобб почти прекратил вертеться. Марго не верила своим глазам: деревянная кукла действительно засыпала, убаюканная колыбельной! До сего мгновения Марго считала, что Малыш Кобб нагло врет и ей придется как-то его заговорить, отвлечь, но он и правда… уснул.

Кукла захрапела.

Тик-так. Тик-так,
Пусть навеки сгинет мрак.
Дин-дон. Дин-дон,
Пусть укутывает сон.

Марго подняла руку и осторожно взяла ствол револьвера двумя пальцами, потянула. Но, видимо, она сделала это слишком резко, поскольку Малыш Кобб громко всхрапнул и еще крепче сжал рукоять. Вытащить револьвер было невозможно, и тогда Марго решилась на кое-что более опасное…

Пусть приснится тебе из мышей пирожок,
Пусть из пуговиц дождь тебя омоет, дружок,
Пусть приснится страна велосипедных колес,
Пусть приснятся наперстки, полные слез.
Ты возьмешь их и выпьешь и вспомнишь тогда,
Что возвел ты на звездах, на луне города.
Заберешься на дерево – взмоют в небо грачи,
Ты с веток сорвешь и съешь все ключи.
И в стране из подушек и сахарной пудры
По холмам, где растут золотистые кудри,
Из окошка в окошко, дружок, прыг да скок!
В кармашке спит кошка – ты не одинок.
Она песенку напоет тебе тихо свою,
Нашепчет-расскажет, как тебя я люблю.

С содроганием Марго прикоснулась к подбородку спящей куклы. Или, вернее, к подбородку собственного сына. Под ее пальцами была тонкая, нежная и влажная от крови кожа, и ее едва не стошнило.

Она почти перестала дышать. Потянула… медленно-медленно… И лицо поползло, словно простая тряпочка.

Тик-так. Тик-так,
Пусть навеки сгинет мрак.
Дин-дон. Дин-дон,
Пусть укутывает сон.

Дюйм за дюймом… она тянула лицо с проклятой куклы, и под ним все больше обнажалось лакированное окровавленное дерево.

В какой-то момент Малыш Кобб пошевелился, и ей показалось, что он проснулся. Марго замерла, ожидая, что Малыш Кобб вот-вот вскинет револьвер и выстрелит, но тот спал – храпел, как и раньше. Он не заметил ни того, как она стащила с него лицо, а затем с отчаянием и очередным приступом тошноты положила его на прикроватную тумбочку, ни того, как она потянулась к нему самому, а затем…

Одним движением Марго схватила куклу за ворот пижамной рубашки, вытащила из-под одеяла и зашвырнула в камин. А затем закрыла решетку.

Тварь мгновенно проснулась и заорала. Не понимая, что происходит, она разжала пальцы и выронила револьвер. Тот исчез в углях, но даже если бы кукла не потеряла его, нажала на спусковой крючок и выстрелила, Марго все равно не выпустила бы ее наружу.

Малыш Кобб принялся биться в решетку. Марго придавила ее всем телом, схватилась за раскаленные прутья, отчего ладони тут же покрылись ожогами, и закричала:

– Джонатан! Джонатан!

Подняв тучу золы, Малыш Кобб метался в камине и ревел, как дикий зверь. И все же огонь отчего-то не торопился охватывать его целиком. Он пропалил пижаму, обжигал ноги и руки куклы, но при этом едва облизывал тварь, словно ему был неприятен сам ее вкус.

Малыш Кобб неистово пинал решетку. С каждым ударом та дрожала и отпрыгивала, но Марго не отпускала прутья. Детская уже была вся в дыму – от него резало глаза, копоть и зола лезли в нос, из камина летел пепел, спину и затылок обдавал нестерпимый жар…

И тут прогремели выстрелы. Бам! Бам! Бам!

Марго решила, что кукла все-таки нашарила в углях револьвер, и мысленно простилась с жизнью.