Многорукий бог далайна

Роман не случайно посвящен Андрею Николаеву. Без этого истового любителя НФ, издателя любительского журнала — фэнзина — «Сизиф», на страницах которого, кстати, был впервые опубликован «Миракль рядового дня», — без этого человека не явился бы на свет «Многорукий бог». Ведь хотя Логинов, преодолевая колоссальное внутреннее сопротивление, сумел-таки от миниатюр постепенно перейти к рассказам, а от рассказов — к повестям, однако дальнейшее расширение эпического пространства представлялось ему и невозможным, и ненужным. Однако Николаев с завидным упорством убеждал, доказывал, требовал — апеллируя к нереализованным авторским потенциям и агоническим стонам страждущих без современных отечественных романов читателей. Логинов долго и мужественно сопротивлялся, но в конце концов капитулировал и пообещал попробовать. В результате за два лета — 1991 и 1992 годов, которые он по обыкновению проводил на Псковщине, в деревушке с угро-финским названием Зарема, робкий замысел превратился в рукопись лежащей перед вами книги. Правда, Андрея Николаева в Зареме не было, но функции его с успехом выполнял Логинов-самый-младший — Денис. В одиннадцать-двенадцать лет самое время исчезать на весь день, дабы предаваться нехитрым летним загородным радостям. Денис же отдыхал преимущественно по хозяйству и кухарничал, чтобы отец в это время строчил, сидя на чердаке, но зато вечером читал вслух очередные несколько страниц… Так и вспоминается каноническая история о Стивенсоне, ежевечерне читавшем четырнадцатилетнему пасынку Ллойду Осборну очередную главу «Острова сокровищ». Жаль только, постеснялся Святослав Владимирович поставить в посвящении имя сына рядом с Николаевым — что ж, вот я и делаю это за него.

Таковы были внешние, организационные обстоятельства рождения романа. Теперь несколько слов об инструментах, с помощью которых он создавался. Я уже упоминал оба — детскую игру собственного сочинения и двухтомный монгольско-русский словарь. Об игре распространятся особенно не приходится — суть ее становится полностью ясна по мере чтения. Стоит упомянуть лишь одно обстоятельство: игра в романе — не просто первотолчок, в нужную сторону направивший авторское воображение. И даже не только система, управляющая движениями героев и развитием фабулы. Это еще и оправдание подчеркнутой ирреальности мира. Такой мир — классическое «3емля имеет форму чемодана» — в принципе невозможен. Но уже сама откровенно игровая условность заставляет принять его как данность. Противоречия перестают быль врагом писателя. Да, изображай он некую планету, вращающуюся вокруг Ипсилона Индейца, подобные нестыковки оказались бы губительными, привели бы к полной потере читательского доверия. Такое случается сплошь и рядом. А здесь — нет. Ибо в мире далайна возможно все, что изначально оговорено его правилами.