Многорукий бог далайна

А теперь — о словаре. Общеизвестно, что труднее всего писателям дается измышление искусственного, фантастического языка. Язык в принципе не может быть продуктом индивидуального творчества — его в состоянии создать лишь народ. И те романисты, кто сотворяет собственный мир, заселяет его и наделяет обитателей речью, неизбежно с этой проблемой сталкивается. Проще всего заставить персонажи говорить на родном языке писателя — безо всяких там хитростей и изысков. Большинство фантастов, кстати, именно так и поступает. Сложнее — придумывать имена, термины, топонимы… Как правило, от них за версту разит искусственностью и доморощенностью. Несколько словечек — иногда даже очень удачных — придумать не так уж сложно. Но когда они нужны во множестве… Тут приходится, как правило, просто-напросто обращаться к какому-нибудь не слишком известному потенциальным читателям живому языку. Фрэнк Герберт в «Дюне» использовал для этой цели йеменский диалект арабского; у братьев Стругацких отчетливо прослеживаются вкрапления японского — в «Попытке к бегству», венгерского — в «Обитаемом острове»… Святослав Логинов остановил выбор на монгольском. То есть намеревался-то он воспользоваться чукотским — там, мол, буквы «ы» много, а он ее шибко любит — да словаря не достал. Тут ему и подсунули тот самый, двухтомный.. В монгольском «ы» не густо, зато много буквы «ё», к которой Логинов с детства испытывал прямо-таки мистическую страсть. Впрочем, вам я вооружаться словарем не советую. Хотя в отдельных случаях слова чужого языка и использовались Логиновым в их прямом или ассоциативном значении (так, «Тэнгэр» — это бог; «цэрэг» — солдат, воин; «ван» — феодал; «далайн» — взморье), но по большей части, писатель использовал монгольские слова, ориентируясь исключительно на фонетику. Понадобилось красиво звучащее имя — вот и словечко симпатичное нашлось: «жужикчин»; а что оно в переводе означает «актёр» — значения не имеет… (Ёроол, например, первая половина имени Многорукого, переводится как «благопожелание»; так называется одна из форм монгольского устно-поэтического творчества, автор-импровизатор же именуется «ёрооли».) Сколь успешным оказался результат подобного лингвистического эксперимента — судите сами. Лично мне этот опыт представляется чрезвычайно любопытным и удачным.

Во всяком случае, с помощью двух помянутых инструментов был создан фантастический мир романа. Теперь пришел черед поразобраться с населяющими его людьми.

Разумеется, в мои намерения не входит даже пытаться всесторонне проанализировать заложенные в романе концепции и идеи. Как и всякое хорошее художественное произведение, «Многорукий бог» слишком многопланов и неоднозначен. В лучшем случае, здесь могла бы помочь многочасовая дискуссия — вроде той, что зимой семьдесят третьего — семьдесят четвертого годов мы устроили вместе с учеными из Института ядерной физики… Помнится, речь, в основном, шла о романе Сергея Снегова «Люди как боги»… У нас с вами нет ни такого времени, ни — увы — возможности прямого, да еще многостороннего диалога. И потому я скажу лишь о том, что показалось наиболее интересным и значительным мне самому. Разумеется, у любого из вас может сложиться на сей счет совершенно иное мнение.

IV

Подобно тому, как четыре возносящихся в туманное поднебесье стены замыкают прямоугольный мир далайна. Духовно-интеллектуальное пространство романа также определяется, на мой взгляд, четырьмя главными идеями. Внутри него могут возникать и гибнуть оройхоны множества иных мыслей, соображений, постулатов и концепций, но четыре краеугольных остаются при этом незыблемыми.

Первая из них — скорее, хронологически, по развитию фабулы, чем по значимости — проблема самоидентификации личности. С нею на протяжении жизни неоднократно сталкивается каждый из нас, определяя собственное положение относительно всего остального окружающего мира. Проблема эта — из породы вечных, и потому о ней написано в мировой литературе не меньше, чем, скажем, о любви. И — как о любви — всякий уважающий себя писатель стремится сказать о ней свое слово. Не избежал всеобщей участи и Святослав Логинов.