Многорукий бог далайна

Нравственные полюса тяготеют друг к другу, как и магнитные, и тяготение это делает естественным, логичным и даже ожидаемым финальное превращение Шоорана в своего противника и антипода, как тот, в свою очередь, является невольным порождением вечного старца Тэнгэра. Иначе и быть не могло — слишком уж много раз случалось такое и в общечеловеческой, и в нашей национальной истории.

Единого, универсального решения вопроса о взаимоотношениях добра и зла нет и не может быть. Но тем не менее каждому приходится решать его для себя. А разведя полюса, задаться следующим, который у Логинова звучит так: «Если по правую руку у меня будет добро, а по левую — зло, то что окажется перед моими глазами и что за моей спиной?» Собственно, в поисках своего субъективного ответа и написан, по-моему, роман. Правда, с выводом его мне согласиться трудно. Логиновский человек, просветлев лицом, восклицает: «Я понял! Впереди будет жизнь, а за спиной — мертвая вечность. Но у меня нет глаз на затылке, поэтому я буду смотреть вперед». С точки зрения анатомической придраться тут не к чему — глаз на затылке и впрямь не существует. Но если их не заменяет разум, превращающий мертвую вечность в живую историю, то впереди можно увидеть не жизнь, а тонущий в тумане лабиринт, ходы которого, извиваясь и петляя, приводят к полной потере ориентации. И уже не поймешь, ни где лево, ни где право. Так что без глаз на затылке все-таки не обойтись. И у самого Святослава Логинова они, несомненно, имеются — в противном случае вы не читали бы теперь этого романа.

Наконец, четвертую из главных идей, замыкающих мир далайна, я назвал бы мальтузианской. Увы, даже «Философский словарь» самых что ни на есть перестроечных лет трактует учение Мальтуса как «антинаучную социологическую доктрину, исходящую из ложной системы взглядов». По сравнению с изданием полувековой давности исчезло лишь определение «буржуазная». Однако течение истории неумолимо подводит к выводу о правоте автора «Опыта закона о народонаселении» — причем справедливость его утверждений сегодня куда более очевидна, чем двести лет назад. «Маканый молча вздыхал, слушая указы свежеиспеченных властей. Сейчас, когда земли в достатке, все это имеет смысл, но через два-три поколения добрые начинания выродятся во что-то страшное, и как бы новорожденное государство не затмило бессмысленностью и жестокостью все прочие страны далайна». Рассуждения Маканого — а значит, и автора — как нельзя лучше сопрягаются с нашим историческим опытом. Да вот беда: стены далайна могут рухнуть, для этого очередному илбэчу надо лишь возвести последний оройхон. Таковы правила игры. И тогда откроются бескрайние (ли?) пространства Нижнего Мира… Однако у Земли стен нет. Неосязаемые же стены, как известно, самые несокрушимые…

V

На первый взгляд концовка «Многорукого бога», возвращая мир к его изначальному состоянию, полностью замыкает и завершает композицию романа. Однако на самом деле финал этот относится к числу открытых. Оставив в стороне литературоведческие аспекты и ограничившись чисто психологическими, можно сказать, что большинству писателей свойственны естественная тяга не сжигать кораблей, стремление сохранить для себя возможность вернуться в однажды измышленный мир, к героям, с которыми успел сжиться и даже сродниться.

Таков, скажем, финал «Гиперболоида инженера Гарина» Алексея Толстого — не в том варианте, что победоносно прошествовал по Собраниям сочинений и продолжает тиражироваться по сей день, а первоначальный, 1926-1933 годов. Гарин там становится-таки всемирным диктатором, но занятие это ему быстро приедается, он сует в карман свое последнее изобретение, — карманный гиперболоид, — исчезает из дворца и… «Так кончилась одна из авантюр инженера Петра Гарина». Вариант этот был настолько мил толстовской душе, что переделывая впоследствии книгу, дабы привести ее в соответствие с духом времени, он даже не захотел придумывать новой концовки, а нарочито прицепил на живую нитку скроенный финал, позаимствованный из «Королей и капусты» О.Генри.

Или вспомните великолепное завершение «Улялаевщины» Сельвинского — тоже просуществовавшее лишь до издания 1937 года. Там, после описания гибели героя, шла однострочная последняя глава: «Но говорят, что это был не Улялаев…»

Держу пари, что Логинову тоже хотелось — пусть даже неосознанно — оставить открытой дверь в мир далайна. Думаю, этим летом (или каким-либо из последующих), удалившись в свою Зарему (или куда-нибудь еще), он вновь — хоть и как-то по-иному — примется творить главы-оройхоны второго тома. И если учесть, что опыта романиста у него, благодаря явному успеху первой пробы, прибавилось, можно предположить, что на этот раз ему хватит заметно меньшего времени.

Следовательно, у нас с вами есть шанс познакомиться в будущем с продолжением «Многорукого бога». Что ж, поживем — увидим…

Андрей Балабуха