Мне больно, Олег!

Он прошел в комнату, к столу, медленно расстегнул и закатал рукава рубашки, не глядя на меня. Медленно вытянул ремень из шлевок на брюках. И даже не стал снимать ботинки.

Он подходил к кровати, держа в руке этот ремень, а я отползала к стене, всерьез пугаясь арктического холода в его обычно пылающих глазах.

В тот день он разрезал и разорвал на мне всю одежду, придушил ремнем, наступая ботинком на горло, исхлестал проводом от телевизора, боль от которого начиналась ожогом и уходила в глубину тела, зудя где-то в костях, а под конец…

Под конец он заломил мне руки за спину, согнул и лупил деревянной лопаткой по заду, не давая вздохнуть, пока через кожу не начала выступать кровь и пачкать светлое дерево.

Я орала, хрипла, орала снова. Он прервался ненадолго, чтобы найти в своей коробке кляп и заткнуть меня, накрыть голову подушкой и выхлестать еще больше и дальше. Я думала, что просто не выдержу, просто умру…

Но вместо этого где-то за пределом моего терпения, за пределом всего вообще вдруг почувствовала, будто прорвалась какая-то плотина. Я словно перешагнула в другой мир. В нем больше не было боли. Только огонь обжигал мои бедра, разбегаясь языками пламени по всему телу. И слезы лились, не переставая, освобождая меня от напряжения, которое копилось, кажется, всю мою жизнь.

А вслед за этим меня накрыло волной такой эйфорической дрожи, что я бы испугалась, что сейчас умру, если бы могла пугаться. Но в тот момент страха в моем мире не было.

Была… любовь.

Наверное, это и есть любовь. Бесконечная благодарность, тепло, желание слиться с тем, кто еще секунду назад был безжалостным палачом в моих глазах. А сейчас я видела просто живого человека, который вошел час назад почти мертвым. И только моя жертва помогла ему выплеснуть, выблевать ту черноту и холод, которыми он был наполнен.

Трахал он меня после этого остервенело и долго, но каждое движение в меня было таким горячим и нужным, что меня не волновала даже боль в измученном теле.

Олег отнес меня на руках в ванну, насыпал соли и погрузился, держа меня в своих объятиях.

Соль принялась щипать мои раны, но он шептал мне на ухо, какая я красивая, теплая, настоящая и нежная, и я чувствовала, что растворяюсь в тепле и неге.

Сидеть наутро было больно, я все время ерзала под взглядами подруг и нервно поправляла на шее закрытую шелковую блузку, которую купила со срочной доставкой. Лето было жарким, может быть, поэтому они так удивленно на меня косились, а все остальное я придумала.

Вечером Олег принес мне сто одну белую розу. Шелковое белое платье с открытой спиной. Бриллиантовую подвеску. Дорогое шампанское.

Я так удивилась, что долго не могла поверить и уйти переодеваться, хотя он настаивал.

В ту ночь он порол меня по открытой в этом платье спине розами. Шипы раздирали кожу в кровь, капли усеивали их белые лепестки и белоснежный подол. Я была подвешена к крюку в потолке на вытянутых руках, едва касаясь кончиками пальцев ног пола. Тяжелые цепи обвивали мои запястья, а передо мной было зеркало, в котором я видела горящий взгляд Олега и то, как разлетаются алые капли.

Когда изломанный букет пришел в негодность, Олег уложил меня на бок на обеденный стол, достал перчатки и набор скальпелей и долго, тщательно и глубоко вырезал на моем бедре розу.

– Останется шрам, – сказал он. – Навсегда.

– Разве так можно? – спросила я, замирая от восторга, глядя, как растекается кровь из ран.

– Мне можно все.

Почему-то в тот момент я подумала, что это похоже на признание. Если не в любви, то в том, что он хочет оставить меня себе навсегда. Ведь клеймят только свои вещи.

Но…

Я ошиблась.

Облом

Все снова началось с игл.

– Встречай меня в сетчатом комбинезоне, – сказал Олег, уезжая с утра.

Весь день я провела в салоне красоты. Почему-то именно сегодня мне хотелось быть для него идеальной. Ни единого волоска ниже шеи, безупречный и незаметный педикюр, идеальный маникюр, маски для лица, маски для волос, укладка, макияж… который все равно потечет, я знала, но все равно хотела быть красивой.