Мир внутри

Следующие дни заполнились новыми экспериментами, изучениями, испытаниями. Рой докопался до причин своего беспокойства – нашел схему, из-за которой система безопасности при разгерметизации судна срабатывала с опозданием в шесть десятых секунды. Слишком много для открытого космоса. Корабль поставили на проверку, следующий наш полет на прототипе отложили на неделю. На это время нас завалили испытаниями в тренажерах и симуляторах. Непривычно, что все необходимое располагалось рядом со стартовой площадкой. Хотя к такой компактности я быстро привык, а чуть пришло время, и нас снова поднимали мощные крылья «Боинга». Гул турбин самолета исчез за ревом маршевых двигателей космоплана, корабль мягко отошел от «Боинга» и принялся выполнять маневры. За штурвалом находился Патрик, Росса теперь не допускали к управлению, кто-то из руководства посчитал, что его самовольство перегрузило электрику системы безопасности. Сидя в кресле второго пилота, он изредка постукивал пальцами по штурвалу, чуть позже обернулся к нам, грустно улыбаясь и кивая на «стажера», как он поименовал Дорфа. Спецов с нами не было, все данные экспериментов снимали и обрабатывали сами, ничего нештатного не случилось ни в полете, ни при приземлении. Обычный рейс, к такому легко привыкнуть. И все же после остановки «Дедала», все чувствовали усталость, будто полет проходил на пределе сложности. Рой вышел из корабля последним, долго общался с Патриком, потом с Россом, обращался и к Йену, слово «полет» донеслось до моих ушей не один раз. Палмер пожал плечами, скорее всего, будет еще одно испытание, а потом уже в космос. Можно хоть сейчас, но ведь не пустят же, сам понимаешь, думают, мы еще не все перепроверили. А как перепроверишь без невесомости и вакуума?

Сын стремился к звездам. Жаждал прикоснуться к холодным их лучам обжигавшем в пустоте бескрайнего пространства. Так странно именовать его сыном, пробовал несколько раз, но получалось лишь про себя. А вот ему удивительно легко, и это тоже сбивает с толку. Все никак не привыкну. И еще в толк не возьму, отчего наши разговоры о работе длятся часами в номере, а интимное общение сводится к нескольким фразам, переброшенным в коридоре и осмысливаемым заполночь. Он это от меня перенял, без сомнения. Зачем, вот только. Хотел бы увидеть его жену, наверное, она много для сына сделала. Для сына, все же странно.

В очередной раз в коридоре спросил его, как они жили с Витой. Он не понял сперва, стал рассказывать как к ним относилась община после ухода отчима, я уточнил.

– Отец, ты считаешь, мама любила его? – я спрашивал про дядю Фрэнка, но тут кольнуло прошлое. Кивнул. – Я думаю, нет. Мне всегда казались их отношения дружескими, в них больше от партнерства, чем от любви. Нет, ты понимаешь, в кровати они возлежали и все такое… – сам смутился. – Но ведь они муж и жена и столько вместе и… – не выдержал: – А у вас как было?

Непростой вопрос, несложный ответ.

– Я тогда был двадцатилетним балбесом, чего спрашивать, сам через подобное проходил. А Вита… она много старше, опытней, конечно, меня к ней тянуло, конечно, я возлагал самые разные надежды и рассчитывал сам не понимаю на что.

– Но ведь ты сразу вспомнил, хотя говорил, что женщин…

– Она ведь у меня первая, такое не забывается. И в двадцать лет, мне кажется, еще не совсем можешь понять, любишь или лишь делаешь вид. Или просто уверишь себя, – помолчал. – Скорее всего, я ей просто надоел.

– Не надо так, – я пожал плечами. – Но вы ведь были откровенны друг с другом, ты ведь спрашивал ее о других?

– Зачем тебе? Я никогда подобного не спрашивал, да кажется не задавался лишними вопросами, куда важнее, что Вита со мной. А почему, как надолго, что выйдет из нашего полубрака… тогда не имело значения. Мы просто попробовали. Прости, сын, так получилось.

Он не отреагировал, ни на мои слова, ни на мое обращение. Первый раз назвал его так. Рой кивнул в ответ, очередная иллюзия разрушилась, извинился, отправившись за распечатками. Через неделю приезжала его семья.