Мир Калевалы

Поскольку границы как таковой между Россией и ее частью – Финляндией – практически не было до 1856 года, когда в Финляндии появились свои деньги, то народ шастал в обе стороны, категорически ее игнорируя. Особенно там, где граница проходила по лесам и болотам. Детям природы это было как нельзя кстати, а стражникам было до фонаря, куда идут те крестьяне. Кому помолиться, кому поторговать, кому к родне, кому невесту подыскать, кому рыбки прикупить в Раасули. Кому соли прикупить на русской стороне для засолочных бочек в Раасули или иголок с утюгами для финских рукодельниц. А то пряников да баранок для заигрывания с финскими хуторянками. Ходили в обе стороны без всякого ограничения. И жен себе подбирали как на финской стороне, так и на русской. На финскую сторону женщины шли охотней, потому что там было свободней и легче дышалось. Но при этом надо было иметь средства на выкуп невесты из «крепости». Именно так и случилось с Ларин Параске. Но иногда бывало и наоборот. Любовь-то зла. Шли и на русскую сторону, становясь при этом крепостными по своей воле. Так произошло с матерью рунопевицы.

Татьяна Степанова родом была тоже из ижорской деревни, нашей, Метсяпирттевской Васкила, или Васкела. Оба варианта годятся, оба варианта есть на финских картах. Как вы уже поняли – это жилье какого-то древнего Васьки. Эта «Васькина деревня» была уже на финской стороне, в километре от сегодняшнего Запорожского. Девяносто процентов исследователей в детали топонимики не суются, поэтому смело отправляют Прасковью замуж не в ту сторону. Селят ее на железнодорожной станции Васке-лово, даже не пытаясь понять, что Васкелово от Лемболо-ва отстоит на пятнадцать километров ближе к Петербургу, где крепостного права было не меньше, чем на ее родине. Я ж вам про Мотю и его Маттилу рассказывал. Васек и в Финляндии, и в Ингерманландии было не меньше Матвеев. Наш Василий, Васька в финском фольклоре, жил у будущего порога Падунец, самого живописного места на реке Тайпале. Но до его рождения было еще два века, так что пока не время про него. Но мы до этого места еще доберемся.

Усадьба предков Татьяны, если к ее жалкому домику это слово применимо, называлось по имени прадеда ее Миикола (дом Николая). Вся деревня, как и соседние Палкеала, Лапанайнен и Йоусейла, была православной, и вплоть до 1918 года финских фамилий в деревнях не было. Были Степановы, Сидоровы, Пахомовы, Еремеевы, Ивановы. Причем состояли однофамильцы в каком-то дальнем родстве, совершенно не прослеживаемом, были не только соседями, но еще и сверхдальними родственниками. Выйдя замуж за Василия Степанова, Прасковья просто вернула себе мамину фамилию.

Бабушка ее по матери была финкой, проданной помещиком Кузовым в Петербург. Звали ее Оуте Коммонен. Сказания о тяжкой доле крепостных финнов сохранили легенду о том, как ее брат, будучи проездом в Петербурге, увидел, как его сестра стоит на столичной улице босиком и без верхней одежды. Слезу, конечно, прошибает, но я своими глазами читал документы, где за меньшие зверства по отношения к крепостным их владелец резво свистел в кандалах на каторжные работы. Либо в Петропавловку на веки вечные, как та гнусная помещица Салтыкова. В том случае, если факт становился общеизвестным. По отношению к деревенскому захолустью правила и законы не действовали, потому что крепостные потому и «в крепости», что их там крепко барские управляющие держали, не давая возможности куда пожаловаться.

В городах же, особенно в столичных, крепостные, если верить Своду законов Российской империи, имели много прав и немного свобод. Хотя в бумаге-то одно, на деле – другое. «…Вот парадный подъезд…» Но иногда просители все же добирались до справедливости, или в городе кто обращал внимание на нечеловеческие выходки господ. Тогда дело могло окончиться для него печально. В Тверской губернии после 1861 года бывшие крепостные 26 раз подали в суд на помещиков, несправедливо давших им землю после Манифеста об отмене крепостного права, и все иски выиграли. Кое-кто из господ по 25 лет каторги схлопотал. Так что насчет бесправия надо смотреть. А Салтычиха, так та вообще пожизненно села в крепость по Именному указу императрицы, причем в каменную, а не законодательную. И уж коли сама Екатерина наказала злодейку, видимо, случай со зверствами был исключительный. Редкий. Так что в стоящую нагишом молодую девушку посреди европейской столицы, на морозе, да после похода русских до Франции и Лейпцига, – не верю категорически.