В конце концов, Демиан никогда не придавал большого значения кровному родству, всем этим перечислениям заслуг предков, обыкновению перебирать рачительно, как крупу, в каком свойстве состоят с теми-то и теми. Он никогда не чувствовал за собой незримой, но мощной опоры — силы семьи, рода. У него никогда не было отца или дядьёв, что худо-бедно, в меру своего понимания ответственности, замещали бы его. Не было братьев, задиравших друг друга и соперничавших за ласку матери и внимание отца, но поднимавшихся на защиту перед обидчиком-чужаком, не из-за братской любви, а потому что так было нужно. Так диктовал род. У него не было никого, кроме быстро дряхлевшего деда, и Демиан был благодарен Радеку за то, что он заботился о внуке до тех пор, пока тот сам стал способен добыть себе воды, если испытывал жажду.
Демиану не потребовалось больших усилий принять своё одиночество. Со временем он стал видеть в недоступной ему силе рода обратную сторону. Род не только служил защитой и пристанищем, он многого требовал взамен. Он тенью стоял за каждым потомком, ограничивая его движения, навязывая и диктуя не всегда удобные устои, внушая заблуждения. Теперь наследники славных семей виделись Демиану иначе: они тащили за собой, изнемогая под грузом, весь этот сонм условностей, заплесневелые свитки генеалогий, и плиты фамильных склепов, и истлевшие пальцы прадедов хватали их за ноги, а голоса живых осаживали на каждом шагу.
У Демиана была свобода хотя бы от этих долгов: сына, потомка, наследника,
Попав в Телларион, он оказался в той страте Предела, где границы, проложенные при рождении, стирались до неразличимости. Здесь Демиан обрёл столько братьев, что мог бросить вызов целому миру, и эти братья, с какого бы края Предела ни пришли и кого бы ни называли когда-то отцом, стали, как и он, проводниками единой силы, силы порядка. Они следовали одному закону и долгу, но помимо того не проводили различий по цвету глаз или знатности происхождения. Это было братство и защита здесь и сейчас, долг перед всем Пределом, а не чьими-то именами и лицами.
И вот открылось то, что он заблуждался всю свою жизнь. И за ним всегда поднималась громада
Наследник. Голова, на которую возложен венец. Рука, держащая меч. Губы, оглашающие указы. И конечно, кровь, драгоценная великокняжеская кровь, которую необходимо перелить в достойный сосуд. Проводник воли рода. Любопытно, так же видел себя Эджай Д'элавар глазами отца?
Эджай...
Присутствие Когана и Кристалины едва ощущалось. В противоположность Великому князю, они оба избегали смотреть в сторону Демиана, точно соревнуясь в проявлении вины. Но он не видел причин обвинять их в чём бы то ни было. Учитель едва успел обмолвиться о неком данном ими обещании. В это время придворный медик осматривал его ногу, и Демиан удержался от расспросов. Одно он знал наверняка: по каким бы причинам и как долго ни утаивали от него правду, правда эта покуда не вызвала в нём ничего помимо замешательства. Бездна и все её демоны, неужели он должен взвалить на себя ещё и эту ответственность?
У него не было времени на долгие предисловия.
— И насколько законно считается в Сантане наследование непризнанным бастардом?
— Неправда, — тихо сказала Кристалина.
— Что именно? — коротко уточнил он.
Княжну мутило. Она столько раз твердила Когану, что не больна, а теперь вовсе не чувствовала себя здоровой.
Кристалина цедила остывшее питьё, такое кислое, что в прежние времена не осилила бы больше глотка. Благослови Хозяйка ту чопорную даму, что разглядела мучения княжны и послала к ней слугу со снадобьем, что единственное спасало госпожу в начале обеих беременностей.
И необходимость объясниться перед Демианом её доканывала.
— Не бастардом. Я... — Кристалина коротко взглянула на Когана, — мы собственными глазами видели прикосновения Анолис на их запястьях. Ты был рождён в законном браке. Эд... он бы никогда не стал отцом бастардов.
— Похоже, он был просто образцом благородства.
— Не говори так о нём! — вспыхнула авалларка. — Это не насмешка. Таким он и был.