Мир, где тебя нет (СИ)

— Мне следует поздравить тебя с женитьбой? Что, сын? Когда же ты намеревался поставить меня в известность? Отчего не дал знать... не потрудился послать весточку, быть может, я желал бы присутствовать на торжестве? Сделать подарок твоей молодой жене...

— Стихна, — кивнул Эджай. Гнев сжал ладонь в кулак.

— Да, Стихна! Никчёмной девчонке не хватило умения удержать жениха, но, по крайней мере, опозорившись, она сочла нужным сообщить о том, что он творит в Телларионе. Этому тебя обучали в Белом городе, противиться родительской воле? Это там ты решил, что свободен от меня? Считаешь себя ведьмаком? Ну так ты пока ещё и мой сын, Бездна забери! Хотел поиграться в магию, — изволь! До сей поры я закрывал глаза на эту блажь. Но, верно, ты забыл, кому подчиняешься в первую очередь! Как ты посмел жениться без моего ведома? И на ком? На эльфке! На дочери этого поганого, извращённого племени! Ты действительно полагал, что я позволю возвести на престол эльфскую девку?!

Взгляд сына был холоден, как и его голос.

— Ты мой отец и мой господин, но Эстель — моя жена. Ни у тебя, ни у кого иного нет права порочить её.

Аргай подымался медленно, медленно, как старец. Но следующее его движение, единое, слитное, было быстрым, очень быстрым.

Не для ведьмака. Но Эджай не думал противиться.

Побелевшие губы Великой княгини подрагивали, точно силясь произнести слова возражения, оправдания. Увы — Хозяйка обделила Эджину мужеством. Женщина желала бы броситься между мужем и сыном, заслонив Эджая собой, но, вместе с тем, признавала право Аргая судить.

Там, где острие прокололо кожу под ключицей, набрякла тяжёлая капля. Стекла вниз, напитывая ткань. Эджай остался в ведьмацкой одежде, а кровь едва заметна на чёрном. Не замечая обнажённой стали напротив сердца, Эджай медленно обошёл отца. Неторопливо и плавно потянул оружие из ножен — факелы высветили выгравированную на лезвиях авалларскую вязь, и — крест-накрест вонзил мечи в изголовье трона.

Сталь вошла в морёное дерево без сопротивления, точно погрузившись в воду. Воздух вокруг клинков сгустился, приобрёл влажный глянцевый блеск, но лишь на краткий миг. Свечение ослабло, цвет потускнел и истаял, будто магия исчезала вместе с ним. На деле всё было иначе. Сила впитывалась в клинки, сживалась с ними.

Эджай обернулся к отцу. Теперь они стояли вровень, разделённые престолом.

— Ты всегда говорил, отец, я не властен над собой. И я всегда подчинялся — тебе, Сантане, долгу, закону Теллариона. Так и теперь: моя жизнь всецело в твоей воле. Но позволь сказать и мне. Я выбираю свободу любить и ненавидеть.

На мгновение Эджай прикрыл ладонями лицо: знак рода исчезал, с болью, будто вытравленный кислотой. Когда молодой маг отнял руки, в глазах его мерцало странное отражение. Голос его зазвучал глуше, отрывистей, оглашая слова, продиктованные не разумом, пришедшим извне слова.

— Многие будут пытаться завладеть им, но оно признает единственную руку, того, кто свободен от желаний. Настанет время отчаяния, день, когда он придёт забрать то, что принадлежит ему по праву и закону... — Дыхание Эджая стало прерывистым, он вскинул голову. Туман в глазах рассеивался, взгляд прояснялся.

Он не разыгрывал спокойствие, из гордости ли, из нежелания разоблачить страх. Спокойствие истинное, не показное, дышало в нём, когда его окружила почтительная "свита", ладони — на рукоятях мечей.

Разрыв глубинных, кровных связей опустошил бы любого. Эджай с рождения знал за собой череду добрых гениев, имён предков, и — остался в пустоте, когда знак стёрся с кожи. Лишь Эстель звездой светила ему, и ради её чистого сияния Эджай стал изгоем в своей семье, отступником в глазах своего народа. Он не видел для себя иного исхода. Предать любимую женщину, доверившуюся ему, вручившую себя его воле, он не мог.

Эджай не знал, куда его поведут, и был готов ко всему. С правом называться Д`элавар он рисковал лишиться и жизни. Ведьмак не тешил себя надеждой: к предателю-сыну Великий князь будет не более снисходителен, чем к безродному разбойнику.

Клетка с зарешёченным оконцем под самым потолком. Из мебели — соломенный тюфяк и шаткий стол с табуретом. Шли месяцы, Эджай не видел никого, кроме приносившей еду стражи. Он не задавал вопросов, знал — не ответят. Тоска по оставленной в Телларионе жене возрастала с каждым днём, с нею возрастала бессильная — и от того хуже — ярость. Порою — и всё чаще — Эджаю казалось, что до него долетают отголоски мыслей Эстель. Общим в них было одно — страх... Вот уже почти полгода, как он не видел Эстель.

Эджай знал о слабой натуре Великой княгини, но всё же надеялся, что она придёт. Тщетные чаяния. В нём не было гнева на женщину, которой Хозяйка дала слишком мало мужества, чтобы хоть раз выступить против решения мужа. Была ли ей вообще известна сыновья участь? Или она похоронила его в своём сердце и похоронила — вообще?