Мир, где тебя нет (СИ)

Он перекатился вбок, потревожив серебристый куст полыни. Лёг на спину, закинув за голову сведённые руки. Его запрокинутое лицо не выдавало ничего... как в минуты принятия решений, как у костров, где сгорали тела друзей. Так и теперь, когда её губы печёт от поцелуев, а грудь тяжела, как созревший плод.

Пахло полынным соком.

— Я не могу быть ни женой, ни матерью, оставаясь провидицей, — сказала она ковылю и полыни.

— Слышал когда-то... Подумал ещё: байка — назойливых парней отваживать.

Она тускло усмехнулась, не поворачивая головы.

— Моя бабка сильна была... до дня указывала, когда сжать поле, чтоб не побило дождём. Где сеять, чтоб не сгубила спорынья. Когда на охоту собираться, чтоб после всей весью пировать... а когда носа за порог не казать: и ягдташ пустой, и нога в лубке... К ней со всех сторон шли: выдавать ли дочку за соседа, пускать ли быка к корове...

Ничего не осталось. Она не могла предупредить единственного сына, чтобы не ходил к свояку, который уже принёс с дальнего торга яд в своём дыхании, но ещё не знал про то. Не сказала невестке, что третьи роды убьют и её, и дитя. Она умерла, зная себя несчастной и никчёмной.

Я сильнее её. Если отдам тебе себя, может, сумею угадать масть щенков, что принесёт рябая сука. А может, и нет. Но я больше никогда не смогу указать тебе, с которой стороны ждать зло. И какую ночь можно спать спокойно. И какой расклад обойдётся в наименьшее число мертвецов. — Она села, сминая в горсти пуховые стебельки и лоскуточки лепестков. Сказала со смертельной откровенностью: — Я хочу делить с тобой и жизнь и ложе. Я хочу ощутить, как растёт во мне твоё дитя. Но сколько жизней встанет тому ценой?

— Каждому приходится чем-то жертвовать, так? — ровно произнёс он.

— Да. И моя плата не выше иных. — Она улыбнулась. На губах горчило, только полынным соком смазано.

— Ты сказала когда-то, будто я из тех, кто сам созидает грядущее и изменяет судьбы тех, кто рядом.

— Всё так. И ручей моей жизни влился в твою реку, как и многие до и после меня. И моя сила будет питать твою, покуда не иссякнет.

Маки распадались лепестками пепла, и чёрное солнце утопало в свинцовом небе.

Она провела, едва притрагиваясь, по бровям и сомкнутым векам, и жёстким складкам у губ, словно с прощальной этой лаской могла унести воспоминание о нём на кончиках пальцев, в линиях ладоней. Душа её истекала слезами, всеми слезами, что не пролились из глаз и не изменили голос.