Мир, где тебя нет (СИ)

А Кейлус ждёт... проклятье! Необходимо ответить, ведь он пока считается Магистром. Не стоит пренебрегать обязанностями. И не дать забыть ведьмакам, что он всё ещё управляет Телларионом... но как же трудно сосредоточиться!

— Бывшей леди... — пробормотал Магистр. Думать вслух было чуточку легче. Его собственный внутренний голос терялся в сотнях чужих голосов, и каждый из них старался перекрыть прочие.

Насколько он знает эльфийское племя, в их жилах течёт не кровь, а холодная вода. Род Руаваль едва ли станет предъявлять претензии к Теллариону и не вступится за изгоя. Хранительница осталась одна, и её казнь никого не возмутит и не подтолкнёт к мести. Зато у княжны Карунах имеется многочисленная воинственно настроенная родня, и она не оставит безнаказанной смерть дочери. Он должен рассуждать, как Магистр. Теллариону не нужны лишние неприятности.

Закон Теллариона — древний закон. Смерть убившему.

Об этом Магистр и сказал Кейлусу, велев убраться. Казалось бы, всё просто... и всё же нечто в этой ситуации не давало ему покоя. Что ему до убившей ведьмы? Вскоре её предадут сожжению... Но, быть может, он поспешил с решением? Смерть необратима.

Что, если преступница окажется ему чем-нибудь полезна? Абсурд. И всё же она представляет некий интерес для тех, кто говорит в нём. Решено. Будет достаточно одного визита в подземелье, а после Эстель можно отправить на костёр.

Ускользает нечто важное. Нечто, неразрывно связанное с бывшей леди и бывшей же хранительницей. Вскоре она станет просто — бывшей.

Магистр покрутил кубок в длинных цепких пальцах. Витраж разлетелся не полностью, края грандиозной некогда картины, ненадёжно прогнувшись, задержались в рамах.

Изображённый на витраже ведьмак показался похож на Д`элавар. Высокий, черноволосый, темноглазый, с идеального рисунка чертами... Да нет же, глупость. Все красивые чем-то схожи. Это уродство отличается многообразием обличий.

Изображение искривилось, и безмятежное прежде лицо мага казалось исковеркано мукой. Неровные сколы, оставшиеся от изображения заката, окружали его кровавым ореолом.

Разверстая пропасть предгрозового неба отделяла ведьмака от светловолосой женщины — единственной, что осталась от той части картины, где были изображены спасённые от нечисти люди и существа. Тонкое лицо женщины по изначальному замыслу должно было выражать благодарность, но теперь хрупкая фигурка выглядела сиротливой в одиночестве. Грубый разлом прочертил границу между ней и младенцем, которого прежде она прижимала к груди, а теперь беспомощно протягивала к нему стеклянные руки.

Магистр залпом допил вино и сделал резкое движение кистью. Все трое: ведьмак, женщина и ребёнок обрушились в небо и соединились в сотню ярких осколков.

(Телларион. Год 990-й)

...Повинуясь жесту Магистра, Кейлус сдержанно поклонился и вышел. Даже по его удаляющейся спине отчётливо читалось облегчение от того, что аудиенция прекратилась, но Магистр, казалось, уже забыл о приспешнике, одном из последних. Он оцепенело смотрел в одну точку; глаза его расширились, белки покраснели от враз лопнувших капилляров, зрачки сделались размером с булавочную головку.

В следующий миг мужчина бросился бежать. Лисом, пытающимся обмануть загонщиков, он петлял по увядающей роскоши собственных покоев, пока, наконец, не забился, дрожа, под высокую кровать. Из-под пыльного бархата балдахина донёсся тоскливый вой смертельно напуганного зверя — то был величайший маг Предела.

Последовала недолгая возня, качнулись золотые кисти полога, и с четверенек упруго поднялся человек. Вот только глаза Магистра стали чёрными, как у ворона.

— Скоро, скоро!

В смехе его были и грай, и рык, и клёкот.

На Телларион опускались неспешные летние сумерки. На измождённом лице Магистра сухо блестели глаза — больные, воспалённые, но самые обычные, — карие. Расплёскивая чернила, маг писал и ожесточённо зачёркивал одни и те же строки.

В нервном почерке едва можно было разобрать: "...падёт роса кровавая..."

(Телларион. Лето 992-го)

Даже удивительно, как скоро обезлюдевшие города меняют своё обличье. С уходом ведьмаков из Теллариона будто выпустили кровь, и торжественный цвет его стен и строений теперь напоминал скорей о выбеленном суховеем остове, нежели о пригоршне перекатного жемчуга — образе, многажды воспетом поэтами.

Рассветные ворота были затворены, но не заперты и никем не охраняемы. Иленгар молча отворил створы, и одна из них сдвинулась не тотчас; заржавленные петли вскрикнули чаячьим голосом.

Улицы пусты. В некоторых домах угадывалось некое потаённое движение, тем более поспешное по мере приближения двоих ведьмаков. Демиан отпустил поводья, и Ворон ступал шагом, свесив гриву до самой мостовой, шумно втягивая ноздрями тревожный воздух. Повсюду — признаки запустения, мародёрства.