Мир, где тебя нет (СИ)

В том, что встречи были именно такими, Эстель не сомневалась. Не только потому что аккуратно вызнала эту подробность у Трея и Иленгара. Какими им ещё быть? Свиданиям без пяти минут Магистра и осиротевшей, лишённой родственной опоры богатой наследницы, успевшей к тому же побывать просватанной за другим? Трагически погибшим, к слову, но тут уж Эстель не остаётся ничего кроме как строить предположения.

Меж тем, что же выходит: едва ли десяток недолгих свиданий, скованных непременным присутствием свидетелей, послужили достаточным поводом к жертвенному поступку девушки?

Вспоминая провидческий взгляд, Эстель всё уверенней склонялась к выводу: то не было собственной волей хранительницы.

Это первоисточник распорядился ею как фигурой на доске; заплатил важной во спасение главнейшей, без которой игра проиграна заведомо.

Так и для Демиана сговор с последней в роду герцогиней вполне мог являться скорее расчётом, нежели велением сердца. Что таить, Эстель уповала на эту догадку. Она не могла винить сына в устройстве брака по расчёту; смешно, помилуйте, ведь в среде, взрастившей её, любовь между супругами почиталась едва ли не верхом неприличия. К тому же Демиан пёкся не о личном благосостоянии, а на войне, как известно, все средства хороши.

Во всяком случае, это лучше, чем допустить, что смерть Ариаты обернётся для сына болью, сравнимой с той, что испытала сама Эстель, лишившись его отца.

— Если позволите, мэтр... Полагаю, правильнее будет предать её тело огню. Позволить смерти взять то, что уже принадлежит ей. Не длить это... существование, оплаченное ценой каждодневных усилий лучших целителей Предела. Не разумнее ли употребить их умения там, где они принесут действительную пользу?

И вновь Эстель была готова ко всему кроме того что воспоследовало въяве.

Он услышал её слова. Но одни лишь слова, будто пришедшие ниоткуда, принесённые ветром. Слова без голоса, слова, отродясь не коснувшиеся губ. Её он не слышал, и взгляд его не коснулся Эстель, взгляд её — её! — сына принадлежал пустой скорлупке под пологом, покинутому кокону... — она-то знала!

Если бы Эстель прикинулась непонятливой... проявила настойчивость... да что там — назойливость — Демиан, верно, мог бросить через плечо что-нибудь вроде "Оставьте нас, любезная". На большее она не рассчитывала.

Но он не сделал и этого. Просто в единый миг Эстель ощутила своё присутствие рядом с ним... как неуместное. Само пространство вокруг него отторгало её, пока безболезненно, но однозначно.

Пятясь, словно отчитанная горничная, Эстель затворила дверь, прикипев к металлу засова пальцами — как на лютом холоде, с кожей, до костей сорвёшь. Прижалась и лбом — да к железным скобам, задышала мелко, как собачонка задышала, Всемилостивая, боги...

За что?..

А чего ты, собственно, ожидала, дорогуша? — ухмылкой отозвался в ней кто-то. Кто-то очень злой или очень несчастный.

Коган откачнулся от стены, протягивая руку, широкопястную, совсем не изящных очертаний руку, и Эстель не раздумывая схватилась за неё, и ком в горле не исчез, но протолкнулся первый вздох.

— Пойдём, — сказал он просто, так просто, не ласково, но и без злобы сказал.

— Коган!.. — прошептала она в строгие светлые глаза, и под взглядом этим перевернувшийся мир как-то сам собой утвердился, встал на ноги. — Мне так страшно, Коган. Отчего он такой?

Верно, Согрейн не впервой задавался тем же, ведь не вскинул бровь, не бросил угрюмо: "Грань и Бездна, о ком это ты лепечешь, женщина?", но не отвечал, долго, так долго, что Эстель уже не ждала услышать.

— Хотел бы я понять, Эста. Хотел бы я понять.

***

На первый взгляд она казалась тем, чем являлась для лекарки. Пустой сосуд. Душа её забыла дорогу.

И во второй миг. И третий. Он не сдавался. Смотрел глубоко, глубоко как никогда.

И увидел то, что искал.

Тончайшая пуповинка, не толще волоса. Никто, кроме него, не различил бы этой паутинки в наслоении отсветов множества иных жизней, малых и великих сил. Никто, кроме того, кем он стал вчера. И даже он мог лишь предчувствовать то неизмеримо далёкое, ускользающее, слабо трепещущее на кончике нити.

Он не стал пытаться притянуть это что-то. Он никогда не был целителем, и вчера это не изменило. Это — не изменило.

Поэтому Демиан лишь склонился над постелью, над этой ломкой, полой статуэткой. Мерцающая паутинка едва задрожала от его дыхания. Он даже не коснулся Дианы: силы, переполняющие его, помимо воли влияли на мир вокруг, на вещи куда как менее хрупкие. Силы, разобраться в которых у него не осталось времени. У него никогда ни на что не было времени... — проклятье, и уже не будет.

Снежный бархан подушки примялся там, где лежала её голова. Её тело казалось иллюзией, сгустком подкрашенного воздуха. Вздымается и опадает холмик груди — скорее колебание эфира, нежели признак жизни.

Но он-то знал истину.

— Что же вы, прекрасная герцогиня, не держите данного слова? Обещались рядом быть — и что же? Бежите клятвы...