Милый Ханс, дорогой Пётр

Мимо проплывал вагон-ресторан, ушедший вначале пассажир возвращался к столику. Там, дожидаясь его, полуночник сидел, привалясь щекой к окну. Он будто спал, угомонился наконец.

Подобед вдруг обмяк, повалился на Кикотя, и тот, подхватив его, потащил по перрону.

– Теперь я выздоровел, а друг мой заболел! – оправдывался Кикоть, с тревогой вглядываясь в лицо Подобеда. Тот неподвижно лежал на койке с закрытыми глазами. – Понимаете, раз – и повалился, обморок! Вот что с ним, как думаете?

Подобед как раз всхрапнул, выражение лица при этом у него оставалось горестным.

– Думаю, будет жить, – заверила Ольга Павловна.

– Вообще, он нервный, это есть, – переживал за друга Кикоть. – И нагрузка большая – он и на коне, и танцы, пожалуйста, вам!

– Нагрузка большая, перегаром от него сильно, – согласилась Ольга Павловна, что-то записала на листке и, не глядя, так же сухо спросила: – Ну? А вы?

– Я нормально, – сказал Кикоть.

– Неужели ничего не болит?

– Нет.

– Пульс проверим, давайте.

Он присел, она взяла его руку, явно по обязанности. Считала со скучающим видом.

– Ольга Павловна, я больше не буду болеть, – сказал Кикоть.

Она молчала, держала его руку.

– Не буду устраивать личную жизнь, все равно не получится.

– А при чем личная жизнь, Фёдор Иванович?

– У меня вообще жизнь уже не получится.

Ольга Павловна поморщилась, он, видно, мешал ей считать.

– Я сейчас человека убил, – сказал Кикоть.

Подобед вздохнул во сне, будто услышал, и повернулся на бок, захрапел, уже не стесняясь.

– Если бы я не выстрелил, он бы тогда выстрелил.

И опять Ольга Павловна молчала… Нет, сказала:

– Пульс у тебя хороший, ровный. Как часы.

– Я не волнуюсь. Я ведь уже много убил.

Она будто знала, сказала скрипучим своим голосом:

– И ты поклялся, когда кончилась война… Ты клялся?

– Да, да!

– И ты опять… Это вот из-за него, что ли?

– Мой Андрейка пошел с пугачом против настоящего оружия. И я выстрелил.

– Кому пугать, кому стрелять, – пожала она плечами.

– Ольга!

– Слушаю.

– Меня зовут Фидель… У меня была жена, чужой сын. Я пил, потом не пил и все жил, жил, но ничего не помню…

– Не может этого быть.

– Я на шахте работал, потом автобус водил. Я выиграл в лотерею холодильник.

– При чем холодильник?

– Я узнал, что сын чужой, и забыл, потому что пил. В шахте я в завал попал, вытащили, было дело…

– Это хоть помнишь?

– Одно время я в футбол играл, вратарем… Еще мы с мамой в лесу заблудились, когда был маленький… Ольга, я войну помню, каждую минуту!

Она вдруг беспомощно, по-детски всплеснула руками:

– Боже мой, ты так много мне рассказываешь, нельзя столько за один раз!

Смотрела сердито, со слезами обиды на глазах.

И тут, как ужаленный, Подобед вскочил с койки, встал, замерев, вспоминая… Пока события проносились в памяти, лицо его менялось и, борясь с печалью, радость верх брала: жив, живой, главное!

Валерий с Ларисой глазам своим не поверили, увидев возле столика Кикотя под ручку с дамой. Но и сам кавалер в последнюю минуту вдруг растерялся, никак не мог выговорить имя дамы, только мычал, жалко улыбаясь. Пока молодежь смущалась, задремавший было тесть поднялся резво и, подскочив к Ольге, уже целовал ей ручки.

Подобед, еще остерегаясь Валерия, к столу не подошел, смотрел со стороны, не ведая, что и самого его ждут сюрпризы. “Эй, благородие!” – уже неслось к нему через зал, и, обернувшись, Подобед увидел Катю, знакомую свою незнакомку!

Она сидела за его пустым столиком, ждала, и теперь сама поспешила навстречу, бросилась на шею:

– Я по тебе соскучилась, благородие!

– Ты, ты! Куда, почему? Я искал, ты пропала! – заговорил Подобед, сглотнув ком в горле. – Я уже думал… да бог знает, что уже думал!

И услышал:

– Длинно, дружок!

Она улыбнулась знакомо, окутав его дымом своей тонкой сигареты, с которой, похоже, не расставалась никогда.

Теперь он был краток:

– Давай на коне, как тогда?

– А рассол, как тогда?

– Сейчас спрошу официанта.

– Как опять длинно! – огорчилась Катя и потянула его в гущу танцующих, но Подобед вдруг схватил ее за руку, развернул лицом к себе.

– Где ты была? – спросил ревниво, глядя в глаза.

Она только усмехнулась, окутываясь таинственно дымом, и ответом ему был поцелуй в губы.

– Женюсь, женюсь на тебе! – выдохнул Подобед.

– А это уж не длинно, слишком даже коротко, благородие! – заметила недовольно Катя: опять он ей не угодил.

И они закружились в танце, худые, гибкие, изламываясь и застывая в мгновенных па, во время которых успевали целоваться.

В центре среди сутолоки Кикоть с ноги на ногу переминался, навечно прижав к себе партнершу руками-рычагами. А ручки Ольги, маленькие, быстрые, уже проникали за ворот его мундира, вниз ползли по спине, и женщина, сердито блестя очками, вставала на цыпочки перед рослым своим партнером.

Валерий с Ларисой, законные супруги, только посмеивались, топчась в сторонке, вдали от страстей. Лариса особенно веселилась, глядя на Подобедовы па, замирания с поцелуями, которые раз от разу затягивались.

– А если это любовь, а, Валерик?

– Ну, прямо! – пробурчал Валерий, но спохватился: – А вообще-то да, похоже на то, на любовь!