Милый Ханс, дорогой Пётр

– А чего ж Андрейке ее не полюбить? Молодая, красивая… Повезло Андрейке, как считаешь? Вот дают! – не сдержала восторга Лариса: парочка, уже не маскируясь под танцоров, слилась в поцелуе, застыв посреди ресторана.

Валерий с каменным лицом на это смотрел и еще улыбался, поворачиваясь к жене, приходилось подыгрывать. А Лариса уже не смотрела, успокоилась. Подозрения ее таяли и растаяли, всё! И, прислонясь щекой к груди мужа, она обхватила его руками: мой.

– Валерик!

– Я Валерик.

– А что еще новенького?

– А что еще?

– У тебя всегда есть, скажи. Чего я еще не знаю.

– А вот новенькое! – криво улыбнулся Валерий и с силой сдавил грудь жены, Лариса ахнула.

Погодя, когда смогла, проговорила шепотом:

– Так я тебе, Валерик, скажу новенькое, вернее, старенькое, ты послушай… Я беременна. Да.

И легла снова щекой ему на мундир. Медали мужа бряцали, позвякивали у нее под ухом. И чудился опять тихий перезвон новой жизни, но теперь где-то близко совсем, здесь… Да она ведь уже наступила, жизнь. Лариса совсем успокоилась и закрыла глаза.

Вот она, жизнь. Трое друзей, водой не разольешь, и женщины с ними, у каждого своя. Спустившись с набережной, к морю бегут, увязая в песке. Катя туфлю потеряла, с Ольги очки слетели, а у Валерия ветром фуражку сорвало. Лариса босиком бежит, подняв подол платья, с ней дети ее, мальчики. А впереди всех, конечно, Подобед, он уже у воды, волны заливают ему сапоги. Тесть тоже от молодежи не отстает, но вот все же запыхался, сел, привалясь к пляжному грибку.

Стоят вместе, обнявшись. “Качканар, ёлки-моталки! Мы из Качканара”. – Кикоть грозит морю кулаком, и море, темнея в предрассветный час, ревет в ответ. Ольга, без очков, ходит среди друзей, слепо тычась им в плечи, ищет Кикотя.

Лариса рядом с Валерием, лицо в морских брызгах, в слезах. “Такие мы все… такие! Такие хорошие! – Ей не хватает слов, чтоб выразить восторг. – Дружба… дружба, знаешь, что? – таращит она глаза. – Вот Фидель только о ребенке замечтал, а я сразу от тебя забеременела!” – “Да вообще-то… смотри-ка! Да!” – кивает Валерий.

А тесть вдруг кричит им издалека: “Ой, дураки… Какие же вы дураки!” – “Дураки? Чего это дураки?” – удивляется молодежь. “Дураки, дураки!” – стонет-смеется тесть и трет всё глаза, их жалея.

Потом разомкнули объятия, кто куда по берегу разбрелись, солнышко взошло… Море, светлея до прозрачности, перестало реветь, зажурчало, и Кикоть уже плескался в волнах, махал Ольге, она сидела у воды, ждала его… Мальчики Белошейкины, и после бессонной ночи не зная устали, носились взад-вперед по песку, мелькали в высоком кустарнике и куда-то совсем пропадали, и Лариса беспокойно привставала на лежаке. Там, по набережной, где кончался спуск на берег, окопы были, с войны остались, и мальчики туда прыгали, исчезая, только звенели их голоса. Еще Подобеда голос долетал, он там тоже, видно, с ними резвился… Лариса больше не вставала, она уже спала, сморило солнышко. Губы ее приоткрылись, рука разжалась, отпустила руку Валерия…

Его-то солнышко не сморило, не могло сморить. Потому что сейчас как раз и настал момент, самый что ни на есть подходящий: Лара спит, Андрейка с пацанами гоняет, а Катя… а она уже одна в сторонке прохаживается, его дожидаясь!

И Валерий момент не упустил, конечно. Подбежал к ней, а Катя вроде и не ждала, удивилась:

– Ты чего?

– Как, я чего?

– Ой, Валерка, потолстел!

– Ты зато как спичка… Нет, спичку сломать можно, а ты как… Ты выскальзываешь!

Опять сигаретка, опять дымом окуталась.

– Как кто я?

– Как змея, вот!

Пожала плечами, улыбаясь. Не то, не то, горячась, он говорит, другие слова нужны.

– Они тут с моря десант пытались… Ну, мы им!.. Окопы, видишь?

Опять не то! Да что с ним? Вон Лара уже на лежаке зашевелилась… Нет, на живот перевернулась, спит…

– Хоть бы подошла за весь вечер-то!

Смеется:

– Так ведь конспирация, Валерка!

– Чего-то ты уж это слишком, нет? Ох, играешь хорошо!

– Я не играю.

– Да? А с ним когда, с благородием… нет, что ли?

Пожала плечами:

– Нет.

– Так! Значит, со мной играешь?

– И с тобой нет, а зачем? – удивилась Катя. – С тобой-то зачем?

Она пошла по песку среди редких кустов, он догнал.

– Непонятно ни черта, Катюха.

– Нормально.

– Запутались мы, а?

Нет, не желала она распутываться, как раньше, смотрела мимо, не замечая его подмигиваний, ничего вообще не замечая. Тогда он схватил ее, спросил в упор:

– Ты вернулась, так? Уехала и вернулась!

– Вернулась.

– Ты не смогла!

– Я не смогла!

Он прокричал шепотом:

– Без меня, без меня не смогла!

Она вырвалась, сказала с досадой, разглядывая сломанный ноготь:

– Да ты тут ни при чем!

– А кто при чем?

– А вот он, благородие! – И пожала плечами рассеянно, ноготь ее только занимал, одно было огорчение. – Бла-го-ро-дие! – пропела по складам, все держа перед глазами руку. Так и пошла опять, забыв о Валерии.

Он засмеялся:

– Не верю я! Андрейка? Ты? Вы? Не верю!

Катя обернулась:

– Валерка!

– Я Валерка.

– Ты не мешай нам! – И погрозила ему пальцем. Уходила, мелькала среди кустов, он смотрел вслед. Из жизни его уходила. Уже ушла, всё.

Расстались. А он снова побежал, ее настиг:

– Катюха, Катюха!