Милый Ханс, дорогой Пётр

– Все слышали? – сказал Плюмбум.

– Что все слышали? – спросил отец.

– Она прокукарекала.

– Разве?

– Да вот только что!

– Тебе показалось, – сказал отец.

– Показалось, – подтвердила мать.

Родители смотрели на сына с доброжелательным любопытством, прощая фантазии. Отец, как мог, пытался его утешить:

– Желаемое за действительное называется. Мираж. Очень хотел увидеть – и увидел.

– Не должно войти в привычку, Русик! – предупредила мать. – Эта безобидная привычка становится небезобидной чертой характера! Ты меня понял?

Отец подвел черту дискуссии:

– Нет, Русик. Манекенщицы не кукарекают, этого не может быть. Не может быть, потому что не может быть никогда!

Плюмбум смотрел в телевизор. Мария с дежурной улыбкой демонстрировала моды.

Шли по перрону вдоль поезда. Мария тащила за руку карапуза. Плюмбум нес чемодан.

У вагона стали прощаться. Плюмбум вдруг сказал:

– Подожди… А ведь этот поезд… он совсем в другую сторону!

– А мне в другую сторону, – сказала Мария. – В другую.

– Как? А Симферополь?

– Нет-нет.

– В чем дело? Ничего не понимаю, – удивился Плюмбум.

– Ну, обстоятельства. Все переменилось.

– Вот так вдруг… В один день?

– Именно в один день.

Мария поцеловала Плюмбума, забрала у него свой чемодан.

– Странно! – сказал Плюмбум.

– Прощай, мой повелитель.

– Прощай, золотая рыбка! – пробормотал Плюмбум, недоумевая все больше и волнуясь, а Мария с карапузом тем временем скрылись в вагоне.

Потом они появились в окне внутри вагона. Плюмбум подошел, встал перед Марией. Она смотрела на него с улыбкой, без выражения.

Поезд тронулся, и тут Мария сделала странный жест, очень короткий. Скрестив пальцы, показала: решетка! Плюмбум по инерции повторил жест, снова получилась решетка…

Он все понял. И сказал негромко, будто Мария должна была слышать за стеклом:

– Это не я!

Мария смотрела без выражения. Поезд набирал ход. Плюмбум шел все быстрее, потом побежал.

– Не я, не я! – твердил он. – Его не должны были… в тюрьму! Не я твоего Шарика!..

– Ты, – явственно прошептали за стеклом губы Марии. – Ты.

Карапуз напоследок показал язык…

Перрон кончился, Плюмбум затормозил на краю.

Поезд умчался.

Потом он бежал по коридору штаба. Толкнул дверь, вошел.

Седой сидел за столом под портретом, углубившись в бумаги. Он мельком взглянул на Плюмбума, ничего не отразилось на его лице. Плюмбум тоже молчал, застыв посреди кабинета.

– Вы что-то хотели сказать, Чутко? – наконец проговорил Седой, не отрываясь от бумаг.

– Нет. Ничего, – отозвался Плюмбум.

– А я вам хотел сказать. По вашей информации приняты своевременные меры. Лица, подозреваемые в злоупо-треблениях, задержаны. Так что поработали не зря, спасибо вам… – Седой опять посмотрел на Плюмбума, который все не уходил. – Что-нибудь не ясно?

Три лодки подплывали к берегу в предрассветной мгле. На берегу в камышах их поджидали люди в ватниках, куртках, вязаных шапочках и шарфах. Разные люди с одинаковым выражением терпеливого ожидания на лицах.

Лодки причалили. Высадившихся на берег мгновенно обступили плотным кольцом. Вспыхнули факелы. Бодрый голос сказал в мегафон:

– С добрым утром, товарищи браконьеры!

Дальше все пошло своим чередом. Извлекли из лодок сети, вынесли на берег и немалый ночной улов.

Потом случилась неожиданность, но во имя таких неожиданностей и устраивали ночные засады эти предусмотрительно одетые люди, вполне еще молодые и спортивные.

Трое или четверо задержанных вырвались из кольца, побежали к лесу. За ними с готовностью, можно сказать, с удовольствием устремились батальонцы.

Среди преследователей, растворившихся в сумраке чащи, был и Плюмбум, твердивший, как всегда в таких случаях, свое “гнать, держать…”. И он гнал, и он держал! Долго гнал атлетически сложенного браконьера, мощно, с треском прокладывавшего свой путь сквозь чащу, а потом он его и держал – прыгнул, схватил за ноги, повалил и держал! Впрочем, держал недолго, потому что противник легко отбросил его в сторону, но Плюмбум снова на него прыгнул… Они повозились немного, пока в синем предутреннем свете не разглядели друг друга: отец – сына, сын – отца.

Отец был в восторге.

– Сыну!

– Отцу! – отвечал Плюмбум в том же духе.

После легкой заминки отец придумал:

– Грибникам!

– Браконьерам! Ты браконьер, отец?

– Конечно!

– Идем, я буду тебя допрашивать.

– Вперед! – с энтузиазмом согласился отец.

Вышли из леса.

– Ого, пацан, какого лося свалил! – позавидовал кто-то то ли в телогрейке, то ли в куртке.

В дальнейшем разговор происходил в комнате штаба. Они сидели за столом друг против друга, отец и сын.

– А бывает такое, чтобы сын отца допрашивал? – смеялся отец.

– Бывает, конечно.

– Нереально, Руська.

– Фамилия, имя, отчество.

– Но я могу тебе дать отвод как близкому родственнику!

– Фамилия, имя, отчество.

Отец перестал улыбаться.

– А может, мне это вообще мерещится? Это ты, Руська? Дай руку… Ты!

– Фамилия, имя, отчество.

– Чутко моя фамилия, – отвечал отец. – Чутко Виктор Сергеевич. Тысяча девятьсот сорок второго года рождения. Женат. Имею сына семнадцати лет. Не судим. Пиши, пиши!

– Пишу.