Милый Ханс, дорогой Пётр

Он двинулся сквозь толчею универмага, не сомневаясь, что она идет следом. И Мария действительно шла за ним, плелась, словно на поводке невидимом, но прочном, который она и не пыталась оборвать.

Плюмбум притормозил, дождался, когда Мария подошла, и произнес:

– В твоем катастрофическом положении нет ничего глупее, чем делать вид, что ничего не происходит. Его имя уже всплыло. Фигурирует! И уж совсем неумно отталкивать единственного человека, который хочет помочь тебе и твоему Шарику выкарабкаться. Иди за мной!

Потом шли по улице, Мария еле поспевала за Плюмбумом, он шагал впереди, не оборачиваясь, решительный, отчужденный. Ехали в электричке. Он хранил упорное молчание. Пробирались сквозь лес. “Иди за мной!” – твердил свое Плюмбум, когда Мария отставала.

Потом он вывел ее к реке на безлюдный пляж. День был пасмурный, темный, река свинцово блестела, сливаясь с небом.

– Моя любимая погода! – сказал Плюмбум. – Раздевайся. Вся, догола. Давай.

– Ну придумал!

– Слышала? Я сказал.

– Перестань. Да нет, нет!

Никого кругом, вдвоем они, будто на краю света, – она и этот мальчик, глядящий без улыбки… И Мария вдруг засмеялась и легко сняла с себя все, как он приказывал.

– Слушаюсь, мой повелитель.

– Ну, рассказывай, – пробурчал он.

– Что рассказывать? Что?

– Всё. Свою жизнь. Рассказывай.

Она стояла перед ним – голая красивая зрелая женщина, и на лице будто даже было волнение. А он и не замечал, смотрел хмуро. И, придвинувшись, провел пальцем, повторяя едва заметную линию шрама.

– Вот этот шрам на бедре. Откуда?

Мария испугалась:

– Кто ты, мальчик, кто?

– Никто. Школьник.

Сверкнула молния, где-то вдалеке загрохотало.

– В самый раз! – с восторгом произнес Плюмбум.

– Сколько лет тебе?

– Сорок.

– Сколько?!

– Сорок. Это правда. Мне сорок лет. Не веришь?

Он был серьезен, спокоен. Еще бы немного, и Мария поверила. И чтобы не поверить, она быстро спросила:

– Ну а в паспорте у тебя?

– В паспорте семнадцать, но это для отвода глаз, чтобы не волновать общественность. Я маскируюсь.

– А родители? У тебя есть родители?

– Есть родители, конечно. То есть на самом деле их нет, но они есть, потому что должны быть.

– Тоже для маскировки?

– А как же.

– И все остальное?

– Ну да, конечно.

Нового тут для него ничего не было, он уже скучал, теряя интерес к разговору.

– Хорошо ты замаскировался! – оценила Мария. – А девочка? Девушка? Подружка?

– Нет!

– В чем дело? Какие проблемы?

– Неразрешимые. Мне нравятся негритянки, а они в нашем городе не живут, – отвечал он, позевывая. – А тебе негры?

– Не очень, – засмеялась Мария.

– Странно. Я был уверен в обратном.

С неожиданной бодростью он вскочил с песка:

– Пока ты у меня на крючке, научи плавать! Научи!

– И для этого…

– Что?

– Для этого ты меня сюда притащил? – усмехнулась Мария.

Плюмбум пожал плечами:

– Конечно. Подходящий день, когда некому глазеть на мой позор. А ты думала?

И тут небо затрещало, полил дождь.

Они вошли в реку. Плюмбум как ребенок плескался на мелководье. Мария его поддерживала. Он бил по воде руками, поднимая снопы брызг, визжал, когда Мария отпускала и он шел ко дну.

Потом был обратный путь. Лес, электричка, город…

Но уже в лесу Плюмбум будто споткнулся на ровном месте, ноги у него подогнулись, он медленно опустился на хвою. Сидел, прислонясь к стволу, громко стуча зубами…

– Перекупался, – определила Мария.

– Пере, пере, пере, – простучал в ответ Плюмбум.

Она волокла его на себе, продираясь сквозь кустарник.

В электричке, уронив ей голову на плечо, Плюмбум вдруг некстати потянулся, приник к Марии, забормотал: “Мама, мамочка!” Она сидела не шевелясь очень долго, пока он вдруг сам не очнулся, не посмотрел на нее ясно:

– Пусть отдаст бумаги и катится на все четыре стороны. Пусть отдаст и катится. И ты за ним! И больше мне не попадайтесь.

Электричка тормозила, причаливая к перрону.

Сидели втроем перед телевизором. Отец с Плюмбумом капитально, развалившись в креслах и подремывая, мать же, что называется, на кончике стула, то и дело покидая свое узаконенное семейное место. Можно сказать, она больше ходила, чем сидела, – кружилась по комнате, подражая движениям манекенщиц. По телевизору демонстрировали моды.

Когда на экране появилась Мария в брючном костюме, Плюмбум слегка оживился, заерзал в кресле. Это, конечно, не осталось незамеченным.

– Разделяю симпатии! – сказал отец. – Симпатии, но не восторги.

– А я в восторге! – Мать, не отрывая взгляда от телевизора, ходила по комнате, повторяя движения Марии.

– Твои симпатии перерастут в восторг, когда она прокукарекает, – сказал отцу Плюмбум.

– Кто прокукарекает? – не поняла мать.

– Вот она, она.

– Вряд ли это входит в программу показа, – усомнился отец.

– Не входит, но сегодня войдет! – сказал Плюмбум.

– Нереально, Русик.

– И тем не менее. Я ее об этом просил. Она в безвыходном положении.

– Безвыходных не бывает! – заметила мать.

– Бывает, бывает, – сказал Плюмбум. – Все бывает. Даже такое бывает, чего не может быть!

И тут Мария вдруг раскрыла рот и издала звук, очень странный и впрямь напоминающий “кукареку”.

– Халтурщица, – проговорил Плюмбум.

Мать споткнулась, так и замерла, глядя в телевизор.