Милый Ханс, дорогой Пётр

А вечером Тамара сверкнула, пришлось сверкнуть… Опять она была в черном, но серебряные блестки на ее платье обещали легкомыслие. Подобед женщину ни на шаг не отпускал, разве что на шаг в танце, и парочка так весь вечер и протолклась возле оркестра, даже не присев за столик. И в перерывах между танцами они не уходили с площадки, стояли в ожидании, тесно прижавшись, будто вообще уже не могли расцепиться. И Подобед забыл совсем о своей одинокой присядке…

Из сутолоки вынырнул вдруг Валерий:

– Андрейка! Куда ты пропал, Андрейка!

Еще больше погрузнел, опирался на палку.

– Плохо, плохо нам без тебя, друг!

– Некем от жены прикрыться?

Валерий смеялся, тер кулаком потное лицо:

– Андрейка… не держи зла на инвалида! Вот я какой, смотри, с палочкой!

– Что ж с тобой такое?

– Вот не знаю… судьбу, что ли, не за тот ус дернул?

– Бывает… Главное, у тебя другая палочка в порядке, не сомневаюсь!

– Не сомневайся, друг! – радовался, скрываясь в толпе, Валерий.

А Подобед все прижимал, прижимал Тамару к себе… Она, задыхаясь, льстила:

– Ой, как вы хорошо целуетесь, ой!

– Я был телевизионным мастером, между прочим, – отвечал со значением Подобед.

– Вы мастер, мастер!

– Вызывает, допустим, дамочка, и я ей чиню…

– Что?

– Телевизор, что? – сердился Подобед, потому что женщина его только словами ласкала, а губки-то у самой были каменно сжаты, и лицо выражало одну сплошную муку.

Опять Валерий налетел, уже пьяный:

– Андрейка, а зря ты мундир-то скинул! Чего я тут придумал, Андрейка, вот послушай… У меня ж теперь на вокзале ресторан, понял? Так ты это… ты давай туда ко мне подскакивай, но чтоб в мундире, понял, с медалями!

Подобед отворачивался, Валерий нетерпеливо прыгал вокруг да палкой пытался его достать:

– Ты чего, Андрейка? Турист ко мне валом валит, иностранец, они там ля-ля, то сё, а ты им вдруг как дашь… вприсядочку! Как дашь!

– А не выйдет уже вприсядочку, – сказал Подобед.

Валерий не слышал.

– Выйдет, получится! Хвост, главное, пистолетом, понял, пугачом! – Смеясь, выронив свою палку, он сам не выдержал, пустился в пляс. Присев, засучил ногами. – Так вот, опля! – И неловкий, грузный, на пол упал, пропадая в толчее.

А Подобед опять мучил женщину своими ласками, целовал ее вытянутую шею, плечи, и Тамара уже дрожала, замерев, глаза ее были прикрыты. И он скоро пожалел, что с ней связался, потому что партнерша его разразилась вдруг бурными рыданиями, слезы покатились по ее щекам. Обольститель отпрянул в смятении, но женщина теперь сама его не отпускала, плача, страдая, осыпала его поцелуями, шептала ласково на незнакомом языке… Подобед, испуганный, ни слов ее не понимал, ни страданий с поцелуями, и только погладил с опаской, когда она успокоенно положила голову ему на плечо.

А вообще, рыдания на глазах публики были кстати, даже очень кстати, ведь Подобед весь вечер на публику и работал. Вернее, он работал на Катю, демонстрируя ей их с Тамарой страсти. Так и протоптался все время перед ее столиком, пока она там одну за одной курила свои сигареты. И вот Катя уже уходила, и тут Тамара как раз ответила ему бурной взаимностью, удачно совпало.

Катя, конечно, не могла пройти мимо парочки:

– Ну, благородие!

Впечатлена была увиденным, даже большой палец подняла вверх: даешь!

– А я теперь не благородие, – сказал Подобед.

– Кто же ты?

– Вот наоборот. Неблагородие.

И он улыбнулся вежливо, а Катя, оценив игру слов, головой покачала:

– Жаль, если так, дружок.

Уходя, еще подмигнула ему:

– То, то! То, что тебе нужно!

Тамару имела в виду, благословила. Очень искренне… Еще обернулась даже, показала опять свой проклятый палец!

– Что случилось? – спросила другая женщина, поднимая голову с его плеча. О ней, другой, Подобед забыл, а она рядом была, прижималась к нему.

– Ноги гудят, а так ничего, – сказал Подобед.

Та ушла, а эта, с которой зря весь вечер протанцевал, еще и вздыхала:

– Я вам уже не нравлюсь?

– Почему? Нравишься. Очень.

Еще, осмелев, и дразнила:

– Это из-за ног у вас желание пропало?

– Не пропало. Большое желание, красавица.

Смеялась, прижимаясь:

– Разве? Оно было большое, а сейчас совсем куда-то… пропало!

И глаза горели негасимым огнем обиды. И все оборачивалась, хоть женщины с сигареткой давно и след простыл.

– Это ты меня затанцевала! – запоздало пролепетал Подобед. – Пойдем, что ли, как?

Она оказалась еще и властной, не пустила, поймав за рукав:

– А музыка? Музыка пускай доиграет!

– Пускай, – не осмелился возразить Подобед и даже спросил льстиво, он ее уже боялся: – Музыка понравилась?

Женщина, пьянея от свободы, рассмеялась в ответ и подняла вверх большой палец: во!

Поняли они друг друга. Подобед тоже засмеялся.

И, смеясь, поймал палец своей пятерней, она вскрикнула от боли. Извивалась рядом, а он все держал ее руку, все улыбался: “Я неблагородие, шлюха!” Она кивала, принимая адресованные не ей упреки: “Да, да!” – “Я любил тебя, любил!” – “Простите меня!”