Mille regrets (ЛП)

«Да хранит нас Господь от его любимца Барбароссы! – думает дон Альваро, который сквозь сон прислушивается к разговорам каторжников и вздрагивает при намеке на властелина морей, наводящего ужас на весь христианский мир. – Не спутал бы мне карты этот дерзкий бородач! У меня есть дела поважнее. Впрочем, где шляется этот чертов Кортес? Я жду его уже две недели…».

Однако опасения дона Альваро де Фигероа по поводу ужасного Барбароссы совершенно напрасны. Турецкий адмирал сейчас далеко на востоке – между Сардинией и Портовенере – и занят похищением нескольких итальянок для своего гарема. Этот факт глубоко огорчает генуэзского адмирала Андреа Дориа, недавно перешедшего в лагерь императора, после того как он годами одерживал над ним победы на стороне французов.

– Что и должно было случиться. Франциск I – слишком неаккуратный плательщик, – замечает Дамиан.

– Говорят, у него гнилой член! Мой бывший господин его исповедовал и… ну понял это по его жалкому виду! – посмеивается Алькандр.

Взаимные предательства, не прекращающиеся между королем Франции и императором, использующими для этого подставных военных, стали модной темой для разговоров, как, впрочем, и неприятный французский недуг – или итальянский, кто теперь разберет, – который прицепляется к мужскому члену крепче, чем «морское блюдце»[8] к скале, и поражает каждую десятую распутницу во всех борделях от Кадиса до Салоник.

– Не более гнилой, чем передний хвостик Барбароссы, – развивает тему Содимо. – Это болезнь сатаны. А он и есть сатана!

– Да? Не более, чем ваш Папа, который тебя продал сюда, скотина! – заводится Гаратафас.

– Заткнись, нечестивый пес! – вопит Алькандр.

Одной рукой турок погружает его голову в воду. В отместку Алькандр вцепляется под водой в его член.

– На помощь!

– На турка!

– Ну, хватит, им пора умолкнуть! – ворчит дон Альваро. – Амедео, вели всем подняться на борт, похоже, они достаточно освежились, мои голубчики!

Как лицемерие и интриги царят в высоких сферах, так глубоко внизу прячутся свои маленькие тайны и совершаются вероломные предательства. Окружающим в диковинку обычай капитана никогда не снимать сапоги, но не менее странно, что Николь Гомбер, необычайно толстый певчий Карла-Квинта, никогда не расстается с набедренной повязкой – куском грязного льна, который служит галерникам штанами. Даже в воде он стыдливо заботится о том, чтобы эта тряпка оставалась на месте, что приводит взрослых мужчин в мальчишеский восторг и располагает к сомнительным шуточкам. И уж эту-то тайну нахальные и скучающие от безделья каторжники непременно должны разоблачить.

Едва Николь берется руками за веревочную лестницу, чтобы втащить на борт свое жирное тело, подобное нагромождению спасательных кругов, ожидающий сзади Содимо срывает тряпку с его внушительных ягодиц. Но вместо хохота заговорщиков, ожидающих развязки грубого фарса, раздается вопль, в котором отвращение перемешано с ужасом. Ибо в том месте, где должны располагаться детородные органы, у бедняги оказываются безобразные шрамы. То есть, яички полностью отсутствуют, а в безволосом паху болтается подобие дождевого червя, более тщедушное, чем пипка ребенка.

Тучный певец наливается дикой яростью. Непристойно выгнувшись, он поворачивается животом к тем, кто еще в воде, широко расставляет ноги и демонстрирует свои чудовищные стигматы.

– Вам очень хотелось узнать? Ну что ж, смотрите! Рассмотрите, как следует, раз представился случай, и раззвоните об этом повсюду. Да-да, я скопец! Кастрированный как каплун на птичьем дворе! Однако я кастрат двора Бургундского и стал таковым по воле тетки нашего императора, Маргариты Австрийской, будь она проклята, эта потаскуха!

Оказавшись на палубе, он, не прикрываясь, пробегает по ней – пусть все любопытствующие увидят, каким позором отмечено его тело. Но никто уже не смеется. Он страшен, его сотрясает пронзительно-визгливый хохот, никому не хочется оказаться на его пути, и все уступают ему дорогу во время его безумной пробежки от кормовой рубки к носу корабля. Как он, однако, проворен, этот толстяк, несмотря на свою рыхлость! Он перепрыгивает через весла и снасти, хватается за рею и раскачивается над волнами, затем подтягивается на руках и съезжает прямо на конвойного. От страха оказаться раздавленным, тот роняет свою короткую шпагу. Николь подхватывает ее, и положение становится опасным.

Чтобы остановить его, понадобилась вся профессиональная хитрость Аугустуса. Рулевой, качнув корабль коротким поворотом штурвала, направляет бегущего прямо под сеть. Ослепленный яростью Николь не замечает ее. Верша падает, и тщетные попытки освободиться быстро превращают певчего в гигантскую сардельку, бессмысленно извивающуюся на планшире. Удар по затылку довершает дело.

И тогда Гаратафас раздвигает толпу сгрудившихся людей. Обомлевшие, они наблюдают, как без малейшей дрожи в атлетических мускулах, достойных резца Микеланджело, он вскидывает себе на плечи эту человеческую тушу и с необычайной осторожностью опускает ее на палубу, проследив, чтобы ни голова, ни ноги Гомбера не ударились об узкий трап.