Милюков

И всё же Милюков старался как-то объяснить в соответствии со своей позицией некоторые неопределенные выражения и явные противоречия, имевшиеся в декларации. В переписке с дипломатическими представителями России за рубежом он призывал их в контактах с правительствами союзных стран обращать внимание на главное — что в документе содержится обязательство «тесного единения» с этими государствами.

Тем не менее власти и пресса стран Антанты высказывали сдержанное недовольство позицией Временного правительства, о чем Милюкову писали, в частности, из Лондона^{640}. Ведь было ясно, что отказ России от территориальных приобретений являлся, несмотря на внутренний характер документа, примером, которому должны были следовать другие государства. А они, безусловно, стремились компенсировать свои жертвы и усилия в войне новыми территориями, репарациями и другими преимуществами за счет побежденного врага. В связи с этим правительства стран Антанты требовали от российских властей более определенных заявлений о внешнеполитическом курсе. Разумеется, конкретизировать военно-политические намерения было невозможно, так как этим немедленно воспользовался бы противник. Но и из общих положений, тем более обращенных не только к внутренней аудитории, но и к правительствам стран Антанты, последние стремились получить более удовлетворительные ответы.

Милюков (а вместе с ним и всё правительство) рассчитывал, что британские и французские власти будут несколько успокоены четким курсом России по отношению к тем народам, которые входили в состав России, но независимости которых Запад добивался в течение долгого времени. Прежние выступления Милюкова в Думе в пользу решения польского и финского вопросов на началах самоопределения были весьма одобрительно встречены в Великобритании и Франции. К тому же образование независимого Польского государства означало, что от Австро-Венгрии будет отрезана значительная территория, населенная поляками, а это соответствовало общему курсу Антанты на перекройку границ по окончании войны. Если к этому добавить, что подобные инициативы исходили и от социалистических партий и Петроградского совета, то понятно, что польский и финский вопросы становились удобной точкой соприкосновения совпадающих интересов, от которой мог попытаться оттолкнуться Милюков в своих внешнеполитических инициативах.

Политика Временного правительства по отношению к Финляндии и Польше стала началом обретения ими независимости. 7 марта правительство опубликовало написанный Милюковым манифест об утверждении Конституции Великого княжества Финляндского[11] и о применении ее в полном объеме. Манифест отменял все ограничения внутренней автономии Финляндии, введенные на протяжении многих лет (они скрупулезно перечислялись), и провозглашал, что новые российские власти утверждают «религию, основные законы, права и преимущества, которыми граждане Великого княжества Финляндского, от мала до велика, по конституции этой страны пользуются, обещая хранить оные в ненарушимой и непреложной их силе и действии». Хотя о предоставлении Финляндии независимости речь не шла, вся нарочито приподнятая риторика манифеста должна была засвидетельствовать не просто автономию, но полное равенство финского народа с другими народами революционной России: «Мы торжественно сим актом подтверждаем Финляндскому народу, на основе его конституции, незыблемое сохранение его внутренней самостоятельности, прав его национальной культуры и языков. Мы выражаем твердую уверенность, что Россия и Финляндия будут отныне связаны уважением к закону, ради взаимной дружбы и благоденствия обоих свободных народов»^{641}.

Твердо придерживаясь намерения сохранить Финляндию в составе России, разумеется, не просто как равноправную, а как автономную часть, Милюков не мог предполагать, что для местных политиков, за которыми пошла основная масса населения, такого решения было явно недостаточно, что они будут добиваться полной государственной самостоятельности.