В этом случае Милюков допустил серьезнейшую ошибку. В условиях, когда население России предельно устало от войны, патриотические чувства постепенно выветривались, образ врага тускнел, а решительные антивоенные лозунги падали на подготовленную почву, проезд через германскую территорию не оказал существенного влияния на политический вес Ленина и его партии. В самой же большевистской партии вначале осторожно относились к ленинскому тезису о переходе ко второму этапу революции, который, по его убеждению, должен был дать власть большевикам, но после состоявшейся в апреле партийной конференции, взявшей курс на углубление революции, авторитет Ленина стал непререкаемым.
Министр иностранных дел вынужден был считаться и с развернутой в русской прессе кампанией за освобождение руководителя Балканской социал-демократической федерации Христиана Раковского, содержавшегося в Яссах под домашним арестом. Милюков — видимо, не очень охотно — обратился к премьер-министру Румынии И. Брэтиану с требованием предоставления свободы видному социалисту и получил отказ. Но русские солдаты выпустили Раковского из-под ареста, и тот отправился в Россию, а после Октябрьского переворота стал видным большевистским деятелем, главой правительства Украинской советской республики{629}.
Так Милюков, несмотря на известные колебания, рубил под собой и под Временным правительством в целом и без того непрочный сук законности и демократии. Став министром демократического правительства, он в условиях непрерывных революционных потрясений и политических неурядиц оказался в замкнутом кругу противоречий, прорвать который оказался не в состоянии. Собственно говоря, иное просто не могло произойти, ибо тогда это был бы не Милюков.
Брат его соратника Набокова через несколько лет высказал глубокое сожаление о решении Милюкова и правительства в целом допустить в Россию левых радикалов: «Тот факт, что русское правительство позволило ему (Ленину.
В данном случае больше стоит доверять Керенскому, упрекавшему Милюкова в отсутствии политического реализма, что в критический период национальной истории невольно приближало страну к катастрофе{631}. Он критиковал министра иностранных дел не только на заседаниях правительства, но и на пресс-конференциях, не принимая непреклонную установку на продолжение войны до победного конца. Это отметил, в частности, британский военный атташе, присутствовавший на одной из пресс-конференций{632}. При этом особое недовольство Керенского вызывали неосторожные высказывания Милюкова о заинтересованности России в Черноморских проливах, воспринимавшиеся многими наблюдателями как претензия на присоединение проливов к России. В заинтересованности министра проблемой проливов, помимо естественной цели — обезопасить страну со стороны Средиземного моря, — явно просматривалось раздражение по поводу участия в войне Болгарии на стороне противников России.
И в правительстве, и в общении с Советом, и при встречах с зарубежными послами, и во время публичных выступлений Милюков представал солидным и знающим государственным деятелем. Именно таким его увидел поэт Александр Блок: «Розовый, гладко выбритый подбородок, критически кривящиеся усы, припухшие глаза, розовые пальцы с коротко остриженними ногтями, мятый пиджачок, чистое белье»{633}. Непонятно, как Блок выяснил про белье министра, но в данном случае важна не столько информация, сколько впечатление. Как видим, Милюков умел производить его даже на нетривиальных наблюдателей.
Постепенно нарастали противоречия между Милюковым и Исполкомом Петроградского совета, резко обострившиеся после того, как 13 марта последним был утвержден, а на следующий день опубликован в центральной печати манифест «К народам всего мира» с призывом положить конец кровавой бойне. Затрагивался и весьма опасный вопрос о секретных договорах России с союзниками, информацию о которых следовало бы немедленно опубликовать. Правда, здесь же говорилось, что народ России будет защищать свою независимость и свободу, откуда бы опасность ни исходила. Но это уже существенно не меняло дела. Российские солдаты на фронте, народные низы в тылу восприняли этот документ как готовность одной из властных структур заключить немедленный мир. Вслед за приказом № 1 обращение к народам вело к дальнейшему снижению боеспособности русской армии.