Микеланджело. Жизнь гения

Микеланджело занялся переустройством этого места, возможно, в середине тридцатых годов. Вероятно, эта работа его радовала, ведь его собственный дом был совсем близко, да и Томмазо жил на склоне Капитолийского холма. В это время он создает пьедестал для великолепной бронзовой конной статуи императора Марка Аврелия, которую папа Павел III решил перенести от Латеранской базилики, где она поначалу была установлена, на Капитолийский холм. Все это делалось в преддверии назначенного на[1391]1538 год визита в Рим Карла V. Одновременно Микеланджело разрабатывает план, или, по крайней мере, предварительный эскиз, совершенно новой площади на вершине холма.

Проявив незаурядную смелость, он превратил главную сложность этого заказа в наиболее оригинальную его черту. Два существующих на холме здания – Дворец консерваторов, то есть магистратов (гражданских судей), и Дворец сенаторов – были решены в разных стилях и установлены под неудобным и нелепым углом в восемьдесят градусов друг к другу. Микеланджело предложил возвести третий дворец, под таким же углом к остальным, чтобы в итоге площадь получила форму трапеции. Кроме того, он спроектировал их фасады, величественные и торжественные, с такими акцентами, как колонны высотой в два этажа и массивный карниз наверху, по образцу того, что украсил палаццо Фарнезе.

Середину площади Микеланджело вымостил камнем, придав ей удивительную овальную форму, наподобие яйца; она рельефно изгибается, чуть-чуть приподнимаясь по направлению к центру, где установлена статуя Марка Аврелия. Украшением ей мастер избрал узор из пересекающихся дуг, исходящих из одного центра и напоминающих лепестки распускающегося цветка, узор, возможно призванный олицетворять мнение, что Рим-де – средоточие и центр всего мира (дословно: «caput mundi», «глава мира»). В основе прежнего городского дизайна эпохи Ренессанса лежали отчетливо просматривающиеся геометрические фигуры, прямые углы и круги. Микеланджело в очередной раз заимствовал форму, до него отличавшуюся статичностью, и наполнил ее динамизмом: когда вы поднимаетесь по ступеням, вам кажется, будто весь этот ансамбль простирается перед вами, широко раскинувшись, и вздымается, подобно каменному живому организму.[1392]

Капитолийская площадь, Рим

Подобная смелость предполагала невероятную уверенность в себе, которой Микеланджело было не занимать, но любопытно, что по временам его терзали сомнения в собственных силах. О его опасениях недвусмысленно свидетельствует надпись на рисунке, изображающем купол собора Святого Петра и богато украшенный карниз, возможно предназначавшийся для палаццо Фарнезе: «Мне боязно, ведь я не зодчий, и ремесло это не мое»[1393]. Действительно, существовали технические, инженерные аспекты строительства, в которых у Микеланджело не было опыта. Он мог казаться «божественным» в глазах других, но не в своих собственных, что вполне понятно.

В посвященном римским обелискам трактате конца XVI века «De gli obelischi di Roma» (1589), написанном смотрителем Ватиканских садов Микеле Меркати, упоминается о похожем случае, когда Микеланджело утратил присутствие духа. В 1547 году папа Павел III попросил Микеланджело поднять знаменитый Египетский обелиск, лежавший на земле возле собора Святого Петра. Микеланджело отказался. Меркати добавил, что «его близкие говорили мне, что много раз спрашивали у него, почему же он, с его восхитительным гением, он, сумевший изобрести такие удобные устройства для поднятия тяжестей, не согласился выполнить волю понтифика? Микеланджело отвечал на это только одно: „А что, если бы разломился?“»[1394]

* * *

Последние годы папы Павла III были омрачены убийством Пьерлуиджи, опасениями, что сейчас, спустя двадцать лет, Рим вновь может подвергнуться нападению испанцев, и политическими интригами вокруг герцогства Пармского и Пьяченцского. Когда в ноябре 1549 года его внук Оттавио, сын Пьерлуиджи, перешел на сторону императора, папу охватила неописуемая ярость. Возможно, она вызвала лихорадку, от которой он и умер 10 ноября, сетуя, что предался своему главному, тяжкому греху – непотизму, в остальном будучи «не таким уж и великим злодеем».