Возможно, Климент хотел, чтобы Микеланджело пощадили и обходились с ним достойно, но Климент пребывал в Риме. Флоренция теперь находилась во власти политических противников Микеланджело, а иногда и личных врагов. Городом правил папский уполномоченный Баччо Валори, который жил в палаццо Медичи под стать диктатору. Как пишет Вазари, «Микеланджело принялся, чтобы расположить к себе Баччо Валори, за мраморную фигуру размером в три локтя, представлявшую Аполлона, который вынимает стрелу из колчана, и почти довел ее до завершения»[1142]. Выходит, Микеланджело создал эту скульптуру, купив себе нечто вроде страхового полиса от преследований нового режима.
Это странная работа. Историки искусства так и не смогли решить, кого же она изображает: Давида, Аполлона или Давида, плавно превращающегося в Аполлона[1143]. Давид, он же Аполлон, – изящная миниатюрная фигура, исполненная некоей томной апатии: создавая ее, Микеланджело явно работал не в полную силу. Валори также заказал Микеланджело планировку и убранство своего дома.
Более года спустя он написал Микеланджело, упомянув о так и не полученной пока скульптуре, но не торопил мастера, говоря: «Я знаю наверняка по той любви, какую Вы ко мне питаете, что мне нет нужды ее требовать»[1144]. На самом деле статуя Валори так и не досталась; время, когда он мог силой заставить Микеланджело выполнить для него какую-то работу, прошло безвозвратно. Весьма вероятно, что Микеланджело отложил Давида/Аполлона в конце тридцатых годов, когда Валори сменил на посту папского уполномоченного Николаус фон Шёнберг, архиепископ Капуанский (1472–1537).
Баччо Валори был не единственным, кто тщетно ожидал от Микеланджело выполнения своего заказа. Альфонсо д’Эсте не терпелось наконец завладеть «Ледой и лебедем»; как он писал, «всякий час, что я провожу в ожидании этой картины, длится для меня как целый день»[1145]. Он отправил к Микеланджело своего посланца, придворного Якопо Ласки по прозванию Пизанелло, дабы тот лично доставил ему полотно и заплатил мастеру причитающийся гонорар. Судя по той вкрадчивости и любезности, с которой д’Эсте касался указанной темы, он осознавал, что ситуация изменилась. Когда ему только была обещана «Леда», он считался важным союзником Флорентийской республики. В подобных обстоятельствах картина, возможно, предназначалась ему в дар[1146]. Впоследствии он не оказал республике никакой помощи и даже примкнул к ее врагам.
В письме он намекал, что Микеланджело может назвать свою цену, и просил написать ему в ответ, утверждая, что «ставит суждение Микеланджело об искусстве и способность оценивать художественные произведения» куда «выше своих собственных». Более того, д’Эсте обещал неизменно помогать Микеланджело и поддерживать его, если получит картину, ведь он-де «всегда желал угождать» Микеланджело и «сделаться его другом»[1147].
Это было весьма щедрое и великодушное предложение. Д’Эсте явно жаждал завладеть картиной. Однако Микеланджело уже не был его пленником. Как повествует Кондиви, Микеланджело показал посланцу герцога Пизанелло полотно, и оно не произвело на того должного впечатления: «Посредник герцога, памятуя о высочайшей репутации Микеланджело и не в силах постичь великолепия и мастерства, с которым была выполнена картина, промолвил: „Ах, но это же всего-навсего безделица“».
Тогда Микеланджело осведомился, каким же ремеслом снискивает он себе пропитание, и услышал в ответ, что тот
Не исключено, что Пизанелло позволил себе бестактное замечание, но столь же возможно, что Микеланджело воспользовался им как предлогом. Микеланджело возлагал на д’Эсте вину за поражение города; более того, он наверняка знал, что папа относится к д’Эсте с большим подозрением. Микеланджело не нуждался ни в его деньгах, ни в его дружбе. Вместо этого он безвозмездно передал картину в дар своему ассистенту Антонио Мини, которому требовались средства, чтобы наделить приданым сестру.
Осенью 1531 года Мини увез «Леду» с собой во Францию. Молодой человек послал Микеланджело несколько писем, поначалу, пока он наслаждался путешествием по Северной Италии и Альпам, восторженных, затем, по мере того как он сталкивался со все новыми и новыми трудностями, все более и более разочарованных[1149]. В конце концов бедный Мини умер; «Леда» попала в коллекцию французских королей, где, как мы видели, была уничтожена столетие или более спустя – вероятно, каким-то моралистом, который счел ее непристойной.