Микеланджело. Жизнь гения

Поначалу в качестве «подушек» использовались тысяча восемьсот штук шерстяной ткани, предоставленных цехом шерстянщиков, а потом – матрацы, набитые шерстью, коноплей и джутом. Кондиви описывал, как «он ночью спускал их на прочных веревках с крыши до самой земли, чтобы они закрыли стены колокольни от вражеских ядер»[1119]. 16 декабря случайным попаданием снаряда было разрушено одно здание в Сан-Миньято и убиты тринадцать человек, в ту минуту осматривавшие фортификации: трое гражданских лиц, пятеро солдат и пятеро офицеров, включая Марио Орсини, предупредившего Микеланджело об измене[1120].

Впрочем, в целом его тактика себя оправдала. Поскольку верхняя часть колокольни выдавалась над нижней, матрацы висели, не прилегая вплотную к нижним стенам. «И потому, когда ядра выпускали из орудий, отчасти из-за того, что вражеским пушкам не хватало дальнобойности, отчасти из-за того, что стены прикрывали матрацы, они не причиняли вреда не только зданию, но даже самим матрацам, так как те, по своей мягкости, подавались под их весом»[1121].

В данном случае Микеланджело не создавал произведение искусства, но решал проблему с точки зрения ваятеля, облекая слоем упругой плоти и кожи кости сооружения. Кондиви детально передает этот процесс в «Жизнеописании Микеланджело», а значит, мастер гордился своим достижением. Он возрадовался тому, что «спас городок и причинил ущерб врагу»[1122].

По оригиналу Микеланджело. Леда и лебедь. Ок. 1540–1560

С течением времени сопротивление флорентийцев сломили не обстрелы, а голод[1123]. Не сумев сокрушить городские стены, принц Оранский, сменивший на посту главнокомандующего имперскими войсками герцога де Бурбона, решил взять город измором. Пока каналы снабжения медленно перекрывались и город лишался всякого сообщения с внешним миром, Микеланджело наконец приступил к работе над картиной для Альфонсо д’Эсте, долженствующей изображать Леду и лебедя, и сюжет этот, судя по всему, избрал не герцог, а сам художник. Сохранились два эскиза, сделанные на[1124] ранних этапах на листе бумаги с пометой «6 января», а значит, Микеланджело начал писать картину вскоре после этого[1125].

Согласно мифу, Зевс овладел супругой спартанского царя Ледой, приняв облик лебедя. В должный срок она родила четверых детей: Елену, Клитемнестру, Кастора и Поллукса; все они вылупились из отложенных ею яиц. История как минимум странная, и Микеланджело, судя по дошедшим до нас копиям, воплотил ее на холсте вполне безумно. Вероятно, оригинал был уничтожен во Франции в XVII веке, так как его сочли непристойным. Французских коллекционеров той эпохи особенно возмущали изображения указанного сюжета. Картину Корреджо на эту тему ее позднейший владелец Людовик Орлеанский, сын герцога Орлеанского, разрезал на куски, и только с немалым трудом удалось сшить ее снова.

Возможно, «Леда» представляла собой попытку Микеланджело угодить вкусам развратного герцога Феррарского. В «camerino», «кабинетике», Альфонсо д’Эсте Микеланджело недавно видел картину Тициана «Вакханалия на острове Андрос», написанную венецианским мастером на мифологический сюжет, и наверняка заметил изображение едва ли не самых чувственных и соблазнительных обнаженных женщин во всем западноевропейском искусстве.

А Микеланджело сейчас создал одну из самых странных. Тело Леды кажется одновременно и плотным, и чрезмерно вытянутым, словно гибкая змея, она обвивается вокруг гигантской трепещущей птицы, а лебедь тем временем вытягивает опять-таки змеиную шею, целуя ее в уста и похотливо лаская ее зад своим крылом.

Как свидетельствуют сохранившиеся копии, «Леда», несмотря на всю свою странность, была глубоко чувственным и таинственным поэтическим образом. Как это часто бывает на картинах Микеланджело, изображенное тело говорит на своем собственном языке. Персты Леды расслаблены, но слегка согнуты от наслаждения. Соитие птицы и женщины оставляет впечатление недвусмысленно наглядное и одновременно сюрреалистическое: кажется, Леда спит и, возможно, видит сны, а лебедь предстает воплощением героической мужественности. (Это создание достойно занять место в микеланджеловском бестиарии рядом с величественной рыбой, которую мастер дал в спутники пророку Ионе на фреске Сикстинской капеллы.)

* * *

В начале 1530 года Флорентийская республика все еще лелеяла надежду, что Феррара и, еще того важнее, Франция вмешаются в конфликт и спасут их. Однако начиная с марта, когда кольцо блокады стало сжиматься, эта надежда начала таять с каждым днем. Д’Эсте отозвал из Флоренции посла, примирился с папой и снабдил осаждающих артиллерийскими орудиями и войсками. Отпала всякая необходимость в патриотическом жесте, посылке ему картины, да это и сделалось невозможным, ведь всякое сообщение с внешним миром было прервано. Если нарочных с письмами перехватывали, то отправляли на виселицу.