полосатую шляпу. – Коктейли, Эллен. Мне – «За горизонт», а… вам?
- Текилу, – говорю я. – Нужно освежиться.
- О! Вечный напиток… Текилу, Эллен.
Она изображает покорный поклон.
Конечно, это знак особого внимания, как и то, что Шрейер попросил
свою жену встретить меня. Внимания, которого я не заслужил – и не уверен,
что могу заслужить. Я вообще противник жизни в кредит. Приобретаешь
нечто, что тебе принадлежать не должно, а расплачиваешься тем, что больше
не принадлежишь сам себе. Идиотская концепция.
- О чем задумались? – тормошит он меня.
- Пытаюсь понять, зачем вы меня вызвали.
- Вызвал! Послушай, Эллен, а? Я вас пригласил. Пригласил
познакомиться.
- Зачем?
- Из любопытства. Мне интересны такие люди, как вы.
- Таких людей, как я, сто двадцать миллиардов в одной Европе. Вы
принимаете по одному в день? Я понимаю, что вы не ограничены во
времени, и все же…
- Кажется, вы нервничаете. Устали? – господи, да он весь сплошь забота и
участие. – Слишком долго к нам добирались?
Это он говорит про лифты. Читал мой личный файл. Тратил время.
- Сейчас пройдет, – я опрокидываю дабл-‐шот текилы.
Кислый желтый огонь, расплавленный янтарь, наждаком по глотке.
Чудесно. Вкус странный. Не похоже на синтетику. Не похоже вообще ни на что
из известного мне, и это настораживает. Я-‐то считал себя знатоком.
- Что это? «Ла Тортуга»? – пытаюсь угадать я.
- Нет, что вы, – он ухмыляется.
Протягивает мне кусок лимона. Любезничает. Лимон стоит дороже
текилы. Я качаю головой. Для тех, кто не любит огонь и наждак, есть коктейль
«За горизонт» и прочие сласти.
- Вы читали мой личный файл? – трещины на моих губах жжет спиртом.
Я облизываю их, чтобы щипало подольше. – Польщен.
- Положение обязывает, – разводит руками Шрейер. – Вы же знаете,
Бессмертные находятся под моей неформальной опекой.
- Неформальной, – киваю я. – Только вчера вот слышал в новостях, как
вы нас называли бешеными псами.
Эллен поворачивает свои окуляры в мою сторону.
- Меня иногда упрекают в беспринципности, – подмигивает мне Шрейер.
– Но у меня есть железный принцип: говорить каждому то, что он хочет
от меня услышать.
Весельчак.
- Не каждому, – возражает госпожа Шрейер.
- Я о политике, любовь моя, – лучезарно улыбается ей господин Шрейер.
– В политике иначе не выжить. Но семья – единственная тихая гавань, в
которой мы можем побыть сами собой. Где, как не в семье, мы можем и
должны быть искренны?
- Звучит прекрасно, – произносит она.
- Тогда, с твоего позволения, я продолжу, – мурлычет он. – Так вот. Люди,
которые верят новостям, обычно хотят верить и тому, что государство
заботится о них. Но, расскажи мы им, как именно государство о них
заботится – им станет не по себе. Все, что они хотят услышать – «Не
волнуйтесь, у нас все под контролем, в том числе и Бессмертные».
- Эти сорвавшиеся с цепи штурмовики, – цитирую я.
- Они просто хотят, чтобы я их успокоил. Чтобы я заверил их, что в
современной Европе с ее вековыми устоями демократии и почитания
прав человека Бессмертные – просто вынужденное, временное,
уродливое явление.
- Вы умеете внушить уверенность в завтрашнем дне, – я слышу, как во
мне открывается шлюз, сливая текилу прямо в кровь. – Знаете, мы ведь
тоже смотрим новости. И слышим в них от вас, что Бессмертные –
погромщики, с которыми давно пора покончить.
- Но на деле мы даем Фаланге полный карт-‐бланш, так?
- И объявляете, что мы совершенно неуправляемы.
- Вы же понимаете… Наше государство основано на принципах
гуманности! Право каждого на жизнь свято, как и право на бессмертие!