Приклад уже рушился на голову присевшей от пинка Вешки, когда недобог сходу ткнул озверелую девку пальцем в затылок. Тычок на вид был совершеннейше безобиден, но Белку немилосердно мотнуло, трехлинейка лишь вскользь чиркнула о Вешкину голову… хватило и этого – свалилась Вешка, даже не вскрикнула. А девка уронила винтовку и тоже свалилась…
И только тут наконец-то подоспел Михаил, но удалось ему лишь грянуться о недобогову спину в уже бесполезной, опоздавшей попытке дотянуться, подставиться под удар, метивший в солнечную пушистую голову… Опоздал, всего на миг опоздал Мечников с сумасшедшим своим прыжком. И отлетел, будто от стены, ляпнулся на траву…
А герр сверхчеловек подшагнул к Вешке, встал над ней, растопыривая пятерни, сверкнул на Михаила очками:
– Лежать! А то…
Рванувшийся было вскакивать лейтенант Мечников так и замер в нелеповатой позе. Он даже порадовался мельком этой возможности ничего не сделать, потому что совершенно не представлял, что же именно нужно делать теперь.
Бросаться на герра доктора глупо (это тебе не Волк, этому любые удары, кажется, тьху)… Встать под пули, исполнить угрозу, сдохнуть? А Вешку этому на отместку оставить? Она ведь жива, Вешка, без чувств, но жива – гимнастерка на груди то морщинится, то натягивается… Подловил, подловил-таки, сволочь сверхчеловеческая…
А подловил ли? Надо ли сейчас под пули непременно ВСТАВАТЬ? Ты и на карачках цель преотменная. Так почему?..
– Они тебя не видят, – спокойно объяснил недобог. – А теперь и ее… Ну, так – просто не замечают. Но ты пока лежи. Пули – бабьё вздорное; бьют, куда самим взбрендит…
Опять недобог вздумал корчить из себя Белоконя… И как-то уж очень спокойно да многословно заговорил… Убаюкивает? Боится? Ты его, он тебя… Или не тебя?
А герр уж не многословничает. Заткнулся герр. Закаменел. Дико вывернул голову; над вздернутым плечом видно лишь пятно черноты – тень от козырька… и там, в тени этой, ледянеют два плоских солнечных блика, уставленных куда-то поверх тебя…
Это не могло быть отвлекающей уловкой – экс-Белоконь слишком прочно уже держал Михаила на привязи по имени Вешка. И даже сверхчеловеку не удалось бы, наверное, притворяться ТАК.
Михаил тоже извернулся по-немыслимому, пытаясь высмотреть причину сверхчеловеческого остолбенения. Но вокруг ничто вроде бы не изменилось. Разве лишь пулемет…
Возня в кузове трехтонки закончилась. "Максим" переволокли к борту, и теперь пулеметчик в упор лупил по штабелю, ни на миг не отпуская гашетки.
Футляры да ящики расхлестывались щепой, какими-то клочьями; сыпалась из них, раскатывалась по траве мелкая и крупная всячина… Не долго оставалось жить штабелю и засевшим за ним эсэсовцам, очень не долго. Так странно ли, что и они, засевшие, и все их сотоварищи били теперь только по злосчастной трехтонке?
Странно.
Потому что и круглый идиот уже бы сообразил: пулеметчик отлично защищен от пуль. И не только от них.
Михаил видел, как из щели между добиваемым штабелем и тюками почти одновременно выкувыркались две гансовские гранаты-колотушки… и обе без проку. Одна отскочила от кузовного тента и грохнула над капотом (в обнажившемся капотном нутре забесновалось черно-рыжее пламя); вторая рванула под кузовом, у самого борта… очередь не пресеклась ни на миг.
Шестеро гансов, прятавшихся за сценой, метнулись было к грузовичку – вовсе зря, им и полдороги пробежать не позволили. В яблоневом саду хорошо воспользовались ослаблением к себе немецкого интереса; нападающие поднялись в атаку, даже пригибаться почти уже не считая нужным; выскочивших на открытое гансов встретили плотным прицельным залпом… И сама трехтонка оказалась не без сюрприза. Огонь из-за колес немцы подавили на первых же секундах боя, зато теперь из кузова ударил помалкивавший до поры «МГ»…
А гансы, засевшие за доживающим последние мгновения штабелем, вели себя совсем уже странно. Это именно им бы попробовать кидаться на пулемет (все равно ведь укрытие свое если переживут, то на секунду-другую). Но нет. Мало того, что они ограничили своё участие в событиях парой бесполезных гранат – они еще и собственными руками помогали это самое убежище разрушать. От какого-то затеянного там, в щели, лихорадочного копошения разом обвалились несколько крайних, еще целых футляров-ящиков, и копошение сделалось еще лихорадочней… А потом…
Они все-таки попытались атаковать грузовик. Выскочили – двое с одной стороны разваливающегося штабеля, трое с другой, которая была ближе к театрику… Из этих троих один волок в руках объемистый и, наверное, увесистый ком пятнистой защитной ткани, и бежать кинулся не с прочими вместе, а к сцене… Остальные, кажется, прикрывали его, совершенно не надеясь ни заткнуть пулемет, ни тем более живыми остаться. И сам прикрываемый тоже ни на что не надеялся, потому что на четвертом же или пятом шаге вдруг изо всех сил швырнул свою ношу вперед, рассчитывая, очевидно, забросить ее за помост. Килограмма три (на вид и как минимум) метров на двадцать-пятнадцать… самоуверенный, однако, ганс… был.