Между степью и небом

Раненых? Если у них раненные, логично бы оставить… А-а, ну конечно – роль раненных героев-окруженцев предстоит играть жертвенному материалу. Вон на сцене уже раскладывают бинты (несвежие, щедро покляксанные бурым); вон шприц появился, ампулки… Материал будет изображать не просто раненных героев, а раненных героев без сознания – в случае чего и тормошить таких руки не поднимутся у всяких там патрулей, и самому материалу не взбрендит шалить… И вообще: «Кончайте свою канитель, тут товарищи умирают, а вы…»

А солнце уже высоко приподнялось, тени заметно укоротились, четкими стали, явственными… По крайней мере, одна – самая из всех интересная. Та, что наискось выстелилась у тебя из-за спины. Забавная, смахивающая на облезлую малярную кисть – немцы-засадщики натолкали себе в пилотки ракитных веток… Да, в засаде сидели и тебя захапали именно НЕМЦЫ. Во множественном числе. Двое. А тень – одна. Значит, и караульный один остался? Или… Что бишь Джон Сильвер говаривал про бывают ли тени у привидений?

Михаил принялся беззвучно шевелить губами. Всё быстрее, всё истовей… Всхлипнул, забормотал – сперва еле слышно, потом громче, надрывнее… "Отче наш, иже еси…" Опять всхлипнул, запрокинулся было к небу… Позади прицыкнули с отвращением, неслабой затрещиной вернули Мечниковскую голову в естественное положение.

Пленный лейтенант покорно ссутулился, затих – только плечи его продолжали вздрагивать, и дыхание превратилось в непристойное какое-то хлюпанье.

Впрочем, хлюпанье-вздрагивание – это был уже второй акт. А первый… Успел, успел-таки Михаил разглядеть, запрокидываючись в молитвенной своей псевдоистерике: охранник действительно остался один. И хорошо. И пускай думает, что "материал" совсем нахрен расклеился.

Да, «думает» – это хорошо… Это ему, эсэсману, хорошо, у него-то время на всякие думания, кажется, есть. А у тебя, лейтенант – шиш. Вон уже и шприц заправляют, через минуту вколют, и… «Спите спокойно, орлы боевые»… Попробовать, что ли, в Белоконеву думалку забраться да попеределывать там по-своему? Один же раз влезть хоть на миг маленький да получилось…

Нет.

Нельзя рассчитывать на всю эту хрень с жертвенной силой. Давеча вон, у тропочки, доверился несвоей догадке, а толку, кажется, всё тот же только что упоминавшийся хрен. Давай уж… как там Волк научал – «хотеть своего, добиваться по-своему»? Всё, вперед. Другого случая уже не будет.

Он перестал хлюпать. И дышать – тоже. По-рыбьи разинул рот; кажется, даже выполотнел весьма натурально (уж на что бы доброе, а на побледнеть в этакой ситуации актерского дара не требовалось)… И пошел крениться, оседать вперед, закатывая глаза…

Упасть не дали.

Мощная лапа вкогтилась в плечо, рванула, водворяя на место… Черта с два – водворяя! Это человек бы водворился, а безвольный полуобморочный мешок с костями окончательно съехал со скамейки, повиснув на этой самой лапе всем весом…

Да, герр доктор таки не готовил своих архаровцев притворяться русскими. Или готовил, но плохо: вместо посконно-туземной матерщины охранник обрызгал Мечниковское темя энергичным «швайнехунд». После чего во второе Михаилово плечо вцепилась вторая лапа. Что и требовалось… Ганс со шприцем, уже направлявшийся в обход угла сцены к главному «материалу», с шага сорвался в трусцу….

Прикидываясь, будто голова его мотается по-неживому от рывков теряющего терпение немца, Мечников сумел даже пару раз оглянуться. Ему успелось заметить сутулые спины пленных, рассаженных уже на задней скамье, и среди них – кудлатую, рыжую (обезьянообразный, что ли, тоже раненного окруженца будет изображать?!); там же маячила с винтовкой наперевес коротышка в юбке да телогрейке… вся голова и морда в бинтах, а туда же… живучая, сука!

А под яблонями, метрах в пяти от штабеля уже стоял обшарпанный тентованный грузовик; возле кабины его творилась какая-то неразбериха, и туда поспешно шагал герр сверхчеловек… Небось, полицай-туземцы, увидав вокруг советских армейцев, совершенно обалдели и намерились кто в бега, кто – дороже продавать свои только им нужные жизни…

Впрочем, нет – полицманов уже привели в чувство: сквозь немецкое голготание прорезался вдруг срывающийся, чересчур громкий (с неслабого, видать, перепугу) доклад: "Ваше… это… благородие… Машина… это…"

И тут Михаилу сделалось не до окружающего. Подоспел шприценосец.

Подоспел; сходу, безо всякой там медицинской канители примерился вгонять шприц в Михаилов бицепс прямо сквозь гимнастерку… А Мечников-то воображал, будто ганс начнет расстегивать да закатывать ему рукав, выцеливать иглой вену, и, если повезет, охранник станет укольщику помогать… Довоображался.