Между степью и небом

Да, меньше мгновения им понадобилось, чтобы опомниться и буквально поисчезать с открытых мест. Еще через миг они открыли огонь – из-за сцены, из-за водопойного желоба, из щели между грудой тюков и штабелем ящиков. Чувствовалось, что немцы рассыпались заранее сработавшимися группками; били они скупо, не транжиря патроны, но атаковавшим из яблоневого сада почти сразу пришлось залечь, а стрельба из трехтонки вдруг как-то осела…

Странно, а только единственным по-настоящему растерявшимся казался герр сверхчеловек-недобог. Беспомощно озираясь, он столбом торчал там, где застигла его вся эта кутерьма – на полдороги между грузовиком и задней театральной скамьёй. Может, пули брезговали им, а может, были для него не опасней пуль Мечниковского револьвера, но стоял герр будто не под огнем, а под теплым безвредным дождичком.

Стоял.

Озирался, явно не зная, с чего начать; вышаривал взглядом то забившийся под скамеечную доску «главный материал», то прочих назначенных в жертву…

Вот именно прочих, кажется, высмотреть не удавалось – во всяком случае всех и там, где они сидели перед началом заварухи. По крайней мере, Михаил из своего ненадежного укрытия смог разглядеть только ноги, и ног этих оказалось чересчур мало. Да и то… Огромные стоптанные подошвы, почти заслонившие бесформенную тряпичную груду – это, несомненно, был ганс-охранник, несветлая ему память. А кроме него близ задней скамьи виделись лишь еще две пары кирзачей, хозяева которых словно бы отплясывали какой-то вихлявый разухабистый танец.

Мечников не утерпел, рискнул, наконец, выткнуть голову из-под доски… и тут же вдернулся обратно – с искровавленной скулой и лишь чудом не окривев: пуля-то пожалела, а вот щепа, которую эта жалельщица вышибла из соседней скамейки…

Но увидеть, что хотел… верней, чего век бы ему не видеть…

Конечно, Вешка. И проклятая недобитая-недошпаренная Белка. Крутятся, дергаются, то вплотную слипаясь, то откидываясь на всю длину рук, вцепившихся в одну и ту же винтовку… Это как сфотографировалось. Хоть носом в спорыш уткнись, хоть зажмурься – никак не выдавливается из-под век мгновенная добыча бульдожьей хватки зрачков. А в голове пустота, и бьется в ней гулким пустотным эхом идиотское блеянье: «перетягивание каната… нападение на охранника на посту, параграф семь подпункта… какой же бишь там подпункт? Третий? Восьмой? Перетягивание…»

Но не только блеянье барахтается там, в пустоте.

По ним просто боятся стрелять – и гансы, и нападающие боятся попасть в свою… Но нападающие, небось, хрен разбирают, кто тут свои – форма-то… Вешка… умудрилась же так долго с этой тварью… Как та здоровяка Гюнтера вчера швыряла… А Вешка… А ты… ты…

И – опять прикосновение промозглых пакостных щупалец. Нет, не прикосновение. Шевеление. Они давно тут, вкрадчиво копошатся у тебя в черепе, исподтишка подминают, вяжут, лепят из тебя, что хотят… Видать, не лишь взглядом вышаривает свою вздумавшую под шумок забрыкаться добычу тот, которому пули безвредней дождика… А стрельба-то на убыль, на убыль – «максим» вон уже давно захлебнулся… Профессионалы делают любимое дело… А она… А ты как таракашечка забился под… под… словно бы деревяшка спасет от пули! Задурачили тебя, пуганули – и ты по-таракашечьи… хоть под бумажку – абы не на глазах…

Ему показалось, что скамья рухнула под непомерной тяжестью, внезапно обвалившейся откуда-то с неба, будто впрямь таракана углядели-таки под мятым конфетным фантиком, и…

Но нет – это он сам, едва не размозжив себе плечо и едва не сломав доску рванулся из жалкого своего укрытия.

И так же внезапно, так же едва не размозжив, вшиблось в него понимание всего-всего, что он замечал, что мог заметить, чего заметить почти не мог…

…Нападавшие еще до нападения успели разобраться, кто здесь в какой форме (у мелькавших меж яблонями на рукавах пятнилось грязно-белое; небось, исподнее на повязки пустили)… Но у Вешки повязки нет…

…Германцы не просто отстреливаются, они слишком пассивны, они явно ждут чего-то… или опасаются чего-то же, с нападением связанного не впрямую…

…Грузовиковый кузов наверняка выложен изнутри чем-нибудь вроде мешков с песком; кто-то жив, кто-то неслабо возится там, внутри (кузов покачивается, раздраженный провизг рессор даже пальба не может забить)…

А недобог очнулся от ступора. И зашагал – без особой спешки, деловито. Сосредоточенно. К задней театральной скамье. К дерущимся. К Вешке.

Да, он шел развалисто и неспешно, а Мечников отчаянно несся, прыгал, падал через скамьи (наверное, эти прыжки-падения спасли ему жизнь)… Но к девушкам сверхчеловек успел раньше. Именно в тот момент успел, когда Белка, хрипя сквозь съехавшие на рот бинты, изловчилась-таки, пнула свою врагиню под колено, стряхнула ее руки с винтовки, размахнулась прикладом – не по-воински, по-рабочекрестьянски, чуть не до собственной левой ягодицы…