Читаем Метла системы полностью

– Ну, я с ней близко знаком, живем рядом и все такое. – Ланг опустил глаза и стал размазывать пальцем влажную окружность, оставленную пивным бокалом на темном дереве стойки.

– Ясно, – сказал я. – Как Ронни?

Мы посмотрели друг на друга в зеркало.

– Когда в последний раз виделись, у нее все было хорошо, – сказал Ланг. Долил пива в пену на дне бокала. Я увидел соль, от орешков, на ободке. – Чем вообще занимаешься, Рик? В Кливленде.

– Издательский бизнес, – сказал я. – Управляю кливлендским издательством. «Част и Кипуч, Издательство, Инк.».

– Хм-м-м.

– А как Минди? – спросил я. – Я ее знал, чуть-чуть, в детстве. У Минди все хорошо? Тоже делает карьеру?

– Минди очень даже делает карьеру, – сказал Ланг секунду спустя. – Минди – голос.

– Голос? – спросил я. Голову заполнили виды Минди Металман. Ее спальня была за забором, прямо напротив моей берлоги.

– Голос, – сказал Ланг. Он теребил коктейльную салфетку с изображением огромного помадного поцелуя. – Ты ведь ходишь в продуктовый? И когда платишь за покупки и всякое на кассе, девушка толкает покупки через сканер, тот пищит, и потом голос из кассы говорит цену? Или, если у тебя машина последней модели, она говорит: «Пожалуйста, пристегните ремни», – когда ты не пристегнул ремни? Мелинда Сью – голос внутри вещей.

– Это Минди Металман? – Я ходил по магазинам. Я водил машину последней модели.

– Миссис Э-Зэ Ланг собственной персоной, – сказал Ланг. – Раньше великий голос был у той дамы из Сентерпорта, на Лонг-Айленде, да? Но она постарела, скрипит. Мелинда Сью практически выпихивает ее из бизнеса.

– Святые небеса, – сказал я. – Кажется, и правда фантастически интересная карьера. Минди рада?

– Уж как рада. Делать нехер. Садишься где-нить раз в неделю с выпивкой и магнитофоном за миллион и сценарием с репликами типа «Вам сдача, четыре доллара». Делать нефиг. Только у нее теперь вдруг амбиции. У нее и ее менеджера. – Ланг заглотил полпива. – Алан Гласкотер – ейный менеджер. Амбициозный Ал. Они теперь с амбициями. – Еще пива. – Она хочет в телик.

– В телик?

Ланг уставился на себя.

– Знаешь, там голос говорит: «Это Си-би-эс», или «С вами Эй-би-си», или «Оставайтесь с Си-би-эс, пожалуйста»? Она хочет стать таким голосом. Это ее великая мечта.

– Святые угодники.

– Ага.

Еще чуть-чуть, и я бы написал в трусы. В единственную пару трусов, взятую в путь.

Я соскользнул со стула, потянулся, притворно зевнул:

– Думаю прогуляться в мужскую уборную. Хочу там кое-что посмотреть. Кажется, я оставил свои инициалы на дереве кабинки.

Ланг улыбнулся нам обоим.

– Я так точно. Когда тут учился, выреза́л черт знает что черт знает где. – Он встал. – Черт, я пойду с тобой. Может, отолью.

– А то, – сказал я.

В мужской уборной Ланг умело обстреливал писсуар, целясь в гигиенический диск.

– Места хватит двоим, здоровяга, – сказал он.

Я буркнул что-то и поспешил в кабинку, якобы охотиться за инициалами, на деле – чтоб закрыть дверь. Я изливался так долго, как только мог. Отзвенела моя последняя струйка, но еще долго вслушивался я в ревущий Лангов поток. Настоящий амхёрстец.

Я поискал инициалы. В данный момент скажу только, что пребывал в замешательстве. Я был уверен, что оставил еще одни «РК» в кабинке «Фланца», аккурат над щеколдой, слева, я даже думал, что помню обстоятельства их вырезания, но на месте, которое я помнил, вместо «РК» имелись глубокие, порочно острые ложбины «ЛВШ», уже давно зарисованные фиолетовой ручкой. Я предавался раздумьям над деревянными поверхностями, пока не узрел под дверью мокасины Ланга.

– Не тут, – сказал я, открывая дверь. – Кажется, моих инициалов тут нет.

– Может, они решились и сменили дверь где-нить после шестьдесят девятого, – сказал Ланг, заходя в кабинку со мной и захлопывая дверь, так что мне пришлось сесть на унитаз, чтобы он смог рассмотреть деревянную поверхность.

– Ну хоть та же дверь, что и в восемьдесят третьем, мои-то – вот они, – сказал он, указывая на глубокие «ЛВШ» над щеколдой. Потер буквы большим пальцем, убирая крупинку бог знает чего.

– Эл-Вэ-Ша – Эндрю Земновондер Ланг? – спросил я.

– Меня весь колледж звали Ланг Встанг-Шланг, – сказал Ланг, ухмыляясь. – Вообще меня и сейчас зовут Ланг Встанг-Шланг – мои настоящие лучшие друзья. Можешь звать меня Встанг-Шланг, если хочешь. – Он влюбленно глядел на инициалы.

– Спасибо, – сказал я. Мне снова надо было пописать, уже, я это чувствовал.

Дверь уборной распахнулась. Кто-то давился от смеха. Я решил, что узнал голос Подкатчика. Наверное, они искали наши четыре туфли в занятой кабинке. Группа приступила к делу, шумно пожурчала и в конце концов ушла, подразнив нас включением-выключением света, несколько раз. Я был в основном погружен в мыслительный процесс, пытаясь объяснить воспоминание об инициалах на двери во «Фланце», ясное и отчетливое, перед лицом доказательств. Дверь определенно выглядела так же. Ланг исследовал ее со мной, размышляя.

– Твоя девушка – младшая сестра Кларисы? – спросил он ни с того ни с сего.

Я глянул на него с унитаза.

– Да. Да, Линор младше Кларисы на два года.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги