Читаем Метла системы полностью

ЛИНОР: Может, мне надо просто сделать ноги.

ДЖЕЙ: Необычайно важный и в придачу благоухающий вопрос, Линор. Почему, когда вас к чему-то полноценно и по-человечески тянет и влечет, когда вас абсолютно оправданно тянет посетить место, которое вполне может быть связано с местонахождением близкого, когда вас влечет к кому-то вашего возраста, тому, кто, может быть…

ЛИНОР: Откуда вы знаете про его возраст?

ДЖЕЙ: Это извлекается из контекста, балда. Фильтруйте гуано. Расслабьтесь, и давайте постараемся разок-другой семимильно шагнуть.

ЛИНОР: Может, я быстренько сигану в уборную, а потом так же сигану обратно…

ДЖЕЙ: Цыц. Если в вас есть желание поехать в Пустыню, отчего бы не поехать? Чего вы боитесь?

ЛИНОР: Вы делаете из мухи слона, полагая, что видите муху. Которой, если хорошенько подумать, вообще нет, потому что я ничего не боюсь. Я просто не рвусь туда ехать, и всё. И смысла никакого. Абсолютно невозможно, чтобы двадцать шесть человек, в основном невероятно старые, да еще и с ходунками, и по крайней мере одной из них постоянно нужна температура тридцать семь градусов ровно, бродили по Пустыне в сентябре. Но что меня достает, так это то, что, кажется, все и каждый почему-то хотят меня туда выпихнуть. Что меня возмущает, так это то, что у меня нет права голоса, куда мне идти, или чего мне якобы хочется, или…

ДЖЕЙ: Линор, одно слово.

ЛИНОР: «Прощайте»?

ДЖЕЙ: Мембрана. Я говорю вам «мембрана», Линор.

ЛИНОР: Думаю, я бы предпочла «прощайте».

ДЖЕЙ: Подумайте о нашей совместной работе, Линор. О наших семимильных. О нашем прогрессе. Разве вы не видите, что восприятие тяги и влечения как чего-то, что подсовывается и навязывается вам извне, из Вне, есть абсолютно классический пример сбоя в сети гигиенической идентичности? Что это исчерпывающе сводится к и объяснимо в терминах мембранной теории? Что дряблая, болезненно проницаемая мембрана позволяет вашему «Я» загаживать Всех-Других, а Всем-Другим загаживать ваше «Я»?

ЛИНОР: Боюсь, мне реально дискомфортно и нужно в душ.

ДЖЕЙ: И отчего, скажите на милость? Я просто и прямо поведаю вам, что, по-моему, это потому, что вы воспринимаете вышеизложенные откровения, вышеизложенные, да, давайте семимильно шагнем вперед и скажем: вышеизложенное исчерпывающее и убийственно точное определение и объяснение всех ваших тревог – как идущее извне, как нечто навязанное. В то время как на деле оно идет изнутри вас, Линор. Все оно вообще. Вы разве не чувствуете? Направьте ваше внимание во Внутреннее. Ощутите, как оно чисто. Вообще забудьте, что здесь я. Притворитесь, что я – это вы.

ЛИНОР: Вас просто невозможно принимать всерьез в этом противогазе.

ДЖЕЙ: Сними я его, моя наивная юная клиентка и подруга, смрад прорыва взорвал бы мне мозг. Вы остались бы поистине и совершенно одни.

ЛИНОР: И что вы имеете в виду, притвориться, что вы – это я? Я думала, вся проблема вроде в том, что дряблая старая мембрана не удерживает вас на вашей стороне, а меня на моей. Если я притворюсь, что вы – я, как это отразится на мембране?

ДЖЕЙ: Ну как вы не видите – притворство придет изнутри вас. Истинное притворство сходит с рук только в контексте сокровенного осознавания реальности. Чтобы притвориться, что я – вы, вы должны знать, что я – не вы; мембрана должна быть упругой, чистой мембраной. Упругая, чистая мембрана всасывает внутрь выборочно, а все остальное грязно от нее отскакивает. Только безмятежный притворяется по-настоящему, Линор. У безмятежных мембраны – как упругие, чистые яйцеклетки. Яйца в клетке. Эти мембраны выдерживают натиск бесчисленных Всех-Других, которые без конца колотятся, все эти Другие, их головы покрыты коркой грязи, их подмышки запружены грибками, они колотятся, и безмятежная мембрана/яйцеклетка терпеливо выжидает, упругая, неприветливая, безмятежная, и, да, изредка она поддастся Другому, всосет его в себя, на условиях мембраны, всосет как сперматозоид, вберет внутрь, чтоб обновиться, создать себя заново. Только упругая мембрана может всосать сперматозоид, Линор. Вот, знаю, притворитесь, что я сперматозоид.

ЛИНОР: Мне все равно, как идет сессия, вообще.

ДЖЕЙ: На самом деле нет. Будьте безмятежной. Притворитесь, что я – мужская половая клетка. Вот. Я вынимаю шнурок из… капюшона моей фуфайки, приторачиваю его сзади, как хвостик, вот так…

ЛИНОР: Господи помилуй, что вы такое делаете?

ДЖЕЙ: Притворитесь, Линор. Будьте яйцеклеткой. Будьте упругой. Давайте я буду гипотетически о вас колотиться. Туки-туки. Поддайтесь нереальности реального внутреннего.

ЛИНОР: Это вы вроде как сперматозоид, когда вот так потрясываете фуфаечным шнурком?

ДЖЕЙ: Я чувствую упругость вашей мембраны, Линор.

ДИНОР: Сперматозоид в противогазе?

ДЖЕЙ: Туки-туки.

ЛИНОР: Я требую запустить мое кресло.

ДЖЕЙ: Признайте, что ваши тяга и влечение идут изнутри вас.

ЛИНОР: Слушьте, хватит трясти этим шнурком во все стороны.

ДЖЕЙ: Признайте, что вас влечет к молодому мужчине. Этому переводчику. Белокурому Адонису, что сулит вам царства взаимодействия «Я» и Другого, о каких вы и не мечтали.

ЛИНОР: Откуда вы знаете, что он белокурый?

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги