Читаем Метла системы полностью

ЛИНОР: Ну, я думаю, в каком-то смысле это правда. Клариса была без понятия, ее Линор реально не колышет, никогда не колыхала, и все-таки я чувствовала, когда пошла к ней поговорить о семейных неурядицах и потом смотрела, как она и ее семья разыгрывают эту сценку, которая каким-то образом касалась ровно того, о чем нам надо было поговорить… я чувствовала себя хорошо, почему-то. Ощущение безопасности. Глупо говорить о безопасности?

ДЖЕЙ: Вы чувствовали связь.

ЛИНОР: Связь и отсутствие связи тоже.

ДЖЕЙ: Но все ровно так, как надо.

ЛИНОР: Да вы сегодня просто жжете.

ДЖЕЙ: Я чую летучий, вдохновляющий намек на аромат прорыва.

ЛИНОР: И еще мой другой брат… мы с Ля-Вашем впервые за реально долгое время говорили о чем-то важном. Может, он в тот момент и был обдолбанный, но все-таки. Я чувствовала, что мы вроде как реально…

ДЖЕЙ: Общались?

ЛИНОР: Наверно.

ДЖЕЙ: И как давно вы двое не участвовали в осмысленных диалогах? Не общались?

ЛИНОР: Ох ты, давненько.

ДЖЕЙ: Понятно. А как давно – давайте поиграем чуток в предчувствие запаха – ваша прабабушка уютно устроилась в Доме Шейкер-Хайтс?

ЛИНОР: Эм-м, давненько.

ДЖЕЙ: Вас это стеснило бы?

ЛИНОР: Что это? Противогаз?

ДЖЕЙ: (приглушенно) Чисто для предосторожности.

ЛИНОР: Зачем я плачу деньги человеку, чтоб он сделал меня не такой шизанутой, если он сам шизанутее, чем я?

ДЖЕЙ: «Меня».

ЛИНОР: Хорошо, что на мне опять ремни.

ДЖЕЙ: И, конечно, вы намекнули, что у вашего брата было прозрение по всей проблеме бабушкиного исчезновения.

ЛИНОР: Не совсем то, что вы зовете прозрением. Он тоже получил рисунок, другой, с каким-то мужиком на дюне в Пустыне, и по-обдолбанному обыграл его так и эдак и в итоге велел мне никогда не думать о себе. Не скажу, что это суперически помогло. И еще меня жутко депресснуло то, что он по-прежнему шизофреничен с этой своей ногой и, может быть, лично обеспечивает половину спроса на наркотики в Новой Англии.

ДЖЕЙ: Но меня-то интересуете вы.

ЛИНОР: Ну извините, я все-таки беспокоюсь за брата. Часть меня, которая вас так интересует, – тревога за брата.

ДЖЕЙ: Пустыня?

ЛИНОР: Простите?

ДЖЕЙ: Вы упомянули Пустыню, в контексте означенного рисунка. Вы про Пустыню с большой буквы?

ЛИНОР: Ну, песок был черный, и Ля-Ваш упомянул зловещесть.

ДЖЕЙ: То есть речь о Г.О.С.П.О.Д.-е.

ЛИНОР: Кто знает?

ДЖЕЙ: Но существует вероятность, что Гигантская Огайская Супер-Пустыня Образцового Дизайна имеет отношение к пропаже людей из дома престарелых.

ЛИНОР: Что здесь происходит?

ДЖЕЙ: Где?

ЛИНОР: Не оглядывайтесь, в этой-то дурацкой маске. Вы пытаетесь вложить мне в рот слова?

ДЖЕЙ: Этот чувак? Я?

ЛИНОР: Отчего у меня чувство, что меня стараются вытолкнуть в Пустыню? О которой у меня все эти ни разу не приятные воспоминания, потому что в детстве Бабуля брала меня туда с собой, бродить, и я должна была бесконечно выслушивать ее лекции об Одене и Витгенштейне, которых она считает типа совместным Господом, и мы рыбачили на краю Пустыни, и глядели в черноту…

ДЖЕЙ: Выразительное хм-м-м, скажу я.

ЛИНОР: У вас в ушах. И с чего бы это вы все стараетесь меня туда вернуть? Вы, мой брат, Рик говорил о Пустыне, Влад цитирует мне Одена, стихи, которые Бабуля часто читала в песках…

ДЖЕЙ: Лакомый кусочек для размышлений, если позволите…

ЛИНОР: И мистер эль-психо Блюмкер все старался сбагрить мне Пустыню перед тем, как его девушка потеряла платье и дала течь…

ДЖЕЙ: Не понял?

ЛИНОР: А потом из отвратного далека прибывает еще этот мужик, с которым я, к несчастью, познакомилась, когда была подростком, и он женат на старинной соседке моей сестры по комнате в общаге, и выясняется, что его отец более-менее построил Г.О.С.П.О.Д.-а, как я понимаю. Его отец владеет «Промышленным дизайном пустынь». Папа невероятно этим фактом заинтересовался. Куда больше, чем рисунками человечков, что само по себе…

ДЖЕЙ: Какой мужик?

ЛИНОР: Эндрю Земновондер Ланг, работает над мутным переводом в «Част и Кипуч», Рик повстречал его в баре в Амхёрсте.

ДЖЕЙ: И вы с ним лично знакомы.

ЛИНОР: Почему вы спрашиваете?

ДЖЕЙ: Почему такое лицо?

ЛИНОР: Какое лицо?

ДЖЕЙ: Ваше лицо вдруг стало мечтательным и запредельным.

ЛИНОР: Не стало.

ДЖЕЙ: Вас влечет к этому мужчине?

ЛИНОР: Вы совсем рехнулись? Что с вами сегодня? К вам там воздух поступает через дырку для воздуха?

ДЖЕЙ: Отраженное на лице влечение я распознаю́ мгновенно. У психотерапевтов обостренное чутье на невербальные сигналы.

ЛИНОР: Обостренное?

ДЖЕЙ: Ваши зрачки расширились, они как канализационные люки.

ЛИНОР: Какая милота.

ДЖЕЙ: Рик об этом знает?

ЛИНОР: О чем?

ДЖЕЙ: О том, как вам вскружила голову эта пустынно-переводческая персона.

ЛИНОР: Вы меня выбешиваете, реально.

ДЖЕЙ: У вас на лице все написано.

ЛИНОР: У меня на лице уже живого места не осталось. Канализационные люки, мечтательность, надписи…

ДЖЕЙ: Официальное катапультное предупреждение.

ЛИНОР: Блин, я-то думала, единственное место, где меня не будут пулять куда угодно и никем не станут пулять в меня, – это место, где я трачу почти все мои деньги, чтоб мне помогли с этими самыми чувствами пуляния.

ДЖЕЙ: Эта обвинительная уловка со временем теряет эффективность.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги