Читаем Метла системы полностью

– А вот, например, Ланг? Как ты думаешь, Лангова любовь включает в себя разворот? Может Ланг перестать любить на основании черт и качеств?

– Особенно я не хочу говорить о нем, лады?

– Почему нет?

– …

– Не скрежещи зубами, скажи, почему нет. Мне жизненно важно знать, и ты же видишь, почему.

– Нет, Рик, не вижу.

– Ну как, если вопрос разворота остается неопределенным, что мне чувствовать насчет тебя и меня и, к примеру, всего лишь к примеру, Ланга? Потому что мы наблюдаем, в Ланге, мужественное создание, явно куда более достойное любви, нежели я, если мы о качествах, говоря объективно. Высокий, ногами легко достает до подножек барных стульев, до дрожи привлекательный, спокойный, раскрепощенный, умеренно забавный, много путешествовал, дико богат, мускулист, умен, хотя, на мой взгляд, вовсе не угрожающе…

– …

– И в бесчисленном множестве других аспектов его черты достойны любви, Линор. Я был с ним в мужском туалете. Ты меня слышишь? Я был с ним в мужском туалете.

– По-моему, тебя надо впихнуть в машину и отвезти к доктору Джею сию же минуту. Думаю, ты вышел на новые плато судорожной стремности.

– Я должен знать все, Линор. Ты должна теперь говорить мне все, или я взорвусь и схлопнусь. Я должен знать, вызвал ли я в тебе разворот. Я должен знать, вписывается Ланг или нет.

– Как это вписывание связано со всем остальным?

– Я должен знать. Ланг даже не знает, помнишь ты его или нет. В самолете он выражал сомнение и тревогу, мне, в то время как ты наслаждалась двенадцатым подряд часом сна.

– Ой, да помню я его. Насчет того, что я его не помню, тревожиться не надо.

– Тогда в чем проблема?

– Я правда просто не хочу об этом говорить. Ты что, пытаешься мне его продать и вообще? Я бы не хотела это обсуждать, и черта, которую я полюбила бы в тебе прямо сейчас, – это нехотение обсуждать то, что я не хочу обсуждать.

– Следующим, что ты услышишь, будет взрыв и схлопывание. Скажи, что я вызвал в тебе разворот, Линор. Пожалуйста.

– Тут где-то есть полотенце?

– Никаких душей, пока ты мне точно не скажешь. Я что-нибудь сотворю с трубопроводом.

– Слушь, Ланг – это главная причина, почему я реально выбесила всю семью и не поехала в Маунт-Холиок, ясно? Когда я была там в гостях, они с другим чуваком, с подростковой, амишской [126], подмышечной бородкой, пришли, вломились, стали стучаться головами в стены, заставляли людей расписываться на их задницах, голых, и Ланг практически растлил Минди Металман на месте.

– Они теперь женаты, знаешь ли.

– Я слышала ваш разговор в «Аква Витаэ», Рик. Слышала. Я слышала все, что вы, парни, говорили, когда не следила за тем, чтобы голова Камешка не бултыхнулась в пиццу.

– Значит, с Лангом был разворот наоборот. Ты его антилюбишь, в свете всех качеств, которые вроде как просят и просто требуют любви. И все-таки через разворот ты любишь в мужчине приблизительно одну двадцатую мужчины, какой он есть…

– Хочешь знать, чего я реально совсем не люблю? Я не люблю эту шизовую одержимость измерениями и требования, чтобы все-все было сказано, и когда распинывают, и твердят «мое», и лопочут без умолку. Это все одна большая бурлящая судорога, от которой мне основательно хреново, не говоря о депрессии.

– Значит, ты меня все-таки не любишь.

– Может, мне скататься в Атланту, побыть с Владом Колосажателем и получить свой гонорар, а ты пока что пойдешь на хер и побудешь там с месяцок, а?

– …

– На что он тебе сдался, между прочим? Какова вообще его функция?

– Перевод, я же говорил.

– Гербицидной фигни «Норслана» на идиоматический современный греческий? Чушь же.

– К сожалению, мы не всегда контролируем решения, на основании которых ведется бизнес и живется жизнь.

– Как духоподъемно. Но почему он? Ты встретил его в баре, ну и всё. В Кливленде явно тьма-тьмущая настоящих греков, из Греции, если тебе нужно перевести эту фигню.

– Я не совсем понимаю, почему он. Три аспекта общности: Амхёрст, студенческое братство, связь через Скарсдейл. Но что-то… я просто почувствовал… не знаю, как описать. Странный был день.

– Ты несешь чушь.

– Отметь, пожалуйста, что у нас тут случай неспособности, а не нежелания рассказывать.

– Я просто думаю, что будет стремно, если «Част и Кипуч» его наймет. Он только добавит хаоса. Валинда будет задним числом бегать по потолку из-за моего отсутствия, как только ты уедешь к себе наверх, и еще Кэнди зловеще намекнула на ситуацию с телефонами.

– Боюсь, это больше, чем намек. Одним из моих дел, пока вы с Лангом типа заселялись, было проверить телефоны. Это нехорошая история.

– Что ты имеешь в виду, «типа»? Тон мне не почудился?

– Я подразумевал неожиданную и опасную проблему Влада.

– А.

– …

– Если бедный Верн работал двойные смены, чтоб меня подменить, у него уже и желудка не осталось. Тебе точно надо нанять кого-то еще, хотя бы на подмену, хотя бы пока с телефонами творится эта фигня.

– Из таксофона у скелета Кливленда я установил связь с мистером Ацтойером из «Дуплексного кабеля». Он обещает всевозможные проворнейшие действия.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги