Читаем Метла системы полностью

– И, знаешь, я буду по нему скучать. Мне нравилось гнобить его зеркальце на пару с Кэнди. Я была не прочь пылесосить за ним семечки и дрянцо. Я была даже реально не против слушать, как он сквернословит. Он довольно мило разговаривал.

– Что ты думаешь насчет Ланга вообще?

– Хотя в этом было что-то жестокое – типа как Бабуля была расчетливо-жестокой. Заставляла меня привыкать слушать, что она все время говорит…

– Мы к таким, как он, не привыкли, но я правда чувствую общность.

– …А потом берёт и исчезает, снимается с якоря, со мной не говорит, но исправляет дело тем, что со мной говорит Влад, но Влад только и может, что повторять, что я ему скажу, да и то так себе…

– Не совсем понимаю, почему чувствую общность, но чувствую. Двое здешних нигдешних, не внутри, но вовне…

– …Так что я типа как бы говорю с собой, сама, теперь, только даже еще и хуже, потому что здесь рядом теперь есть это маленькое псевдо-Я в перьях, и оно постоянно напоминает мне о том, что я говорю сама с собой, и только.

– Только, конечно, его уже нет, теперь, да? Спасибо миссис Тиссоу и евангелисту.

– Наверно.

– А что я такое, Линор, если мы о разговорах? Я манекен? Кукла Блюмкера?

– Ты знаешь, что я имею в виду, Рик. Я тебе благодарна. Ты это знаешь.

– Все-таки, значит, ты меня любишь. Все-таки ты моя, в итоге.

– Ты знаешь, что я ненавижу все эти «моя».

– Ну, я успокоюсь на том, что ты меня любишь.

– Отлично, успокойся на этом.

– Так ты меня любишь.

– Что я только что сказала?

– Что ты только что сказала, Линор? Как обычно, я не совсем уверен. Я точно не слышал слова «любовь» из твоего рта.

– …

– Есть слова, которые нужно произносить не таясь, Линор. Только произнося определенные слова, говорящий делает то, о чем говорит. «Любовь» – одно из таких слов, перформативное слово [125]. Некоторые слова могут буквально менять реальность.

– Свести бы вас с Бабулей Линор, вот кого бы стоило свести. Уверена, она бы отлупила тебя всеми веслами, какими бы ты захотел. Бейсбольными битами, киянками, досками с гвоздями…

– Ради бога, Линор.

– Делаю, что могу, Рик.

– Так ты меня все-таки любишь.

– Делаю, что могу.

– Что означает что́?

– …

– Ну а почему ты меня любишь?

– Ох ты. Реально, не стала бы я сейчас это обсуждать.

– Нет, я серьезно, Линор, почему? На основании чего? Мне нужно знать, чтобы я отчаянно пытался усилить эти черты, на основании которых ты меня любишь. Чтобы внутри меня ты была моя, все время.

– Для начала ты мог бы перестать говорить про «моя».

– Пожалуйста, пожалуйста. Ну пожалуйста.

– …

– Знаю, я довольно-таки невротик. Знаю, что собственник. Знаю, что много суечусь и слегка женственен. Подбородка по большому счету нет, не высокий, не сильный, ужасно лысею с макушки и вынужден носить эту карикатурную беретку – хотя она, конечно, очень красивая беретка.

– …

– И я сексуально объективно неадекватен, Линор, давай, пожалуйста, скажем это не таясь, хоть единожды. Я при всем желании не могу тебя ублажить. Мы не можем стать одним. Входная Дверь Единения для меня – не входная. Я могу лишь биться в исступлении о твою наружу. Лишь о твою наружу. Я не могу быть истинно внутри тебя, я близок только для риска беременности, но не для истинного ублажения. Когда мы вместе, ты наверняка чувствуешь ужасную пустоту внутри. Не говоря, конечно, о значительной нечистоте.

– …

– Так почему же? Перечисли черты, на основании которых ты меня любишь, и я буду тренировать их немилосердно, чтоб они укрепились, разрослись и заполнили ширь твоего психологического окоема.

– Что с тобой такое?

– Пожалуйста, скажи мне.

– Рик, я не знаю. Думаю, у нас с тобой, наверно, просто разные концепции вот этого, знаешь, понятия «любовь».

– …

– Я думаю, для меня важен типа разворот, с какого-то момента, а потом уже мало что что-то значит.

– Разворот? Объясни, объясни.

– Это очень неловко.

– Прошу тебя.

– Сначала какой-то человек тебе, может быть, нравится на основании, ну, его личных черт. Как он выглядит или как он действует, или, может, он умный, или какое-то сочетание и вообще. То есть вначале эти, как ты говоришь, черты человека влияют на то, что ты насчет этого человека чувствуешь.

– Здесь все совсем не так хорошо.

– Но потом, если ты добралась до момента, когда, ну, любишь человека, все остальное типа разворачивается. Ты уже не любишь человека, потому что он такой-то; ты любишь, что он такой-то, потому что ты любишь человека. Сияние идет изнутри наружу, а не снаружи внутрь. По крайней мере именно так… ой, прости меня. Именно так кажется мне.

– О господи. И именно это случилось со мной? Случился этот разворот?

– Ну, Рик, это глупо, пойти будто бы в спортзал и начать тренировать черты личности. Просто глупо.

– Значит, все и правда развернулось.

– …

– Линор?

– Хватит меня распинать, Рик. У меня чувство, что я бабочка на стенде.

– Но если такое свойство, распинать, – моя черта, значит, ты должна любить эту черту, если все развернулось.

– Видимо, я не так выразилась. Я правда не стала бы сейчас это обсуждать. Когда я говорю, мне кажется, что я голая на улице.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги